У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
Сидя на полянке на солнышке, я глядел то на Соню, то на Тоню и невольно сравнивал их: до чего же они были не похожи друг на друга! Тоня, в противоположность сестре, была вся какая-то беленькая, к ней и загар-то не приставал. А волосы светлые, с золотистой рыжинкой.
Вот сидят рядом. Ну ни чуточки не похожи, и характер-то, наверное, разный. Тоня немножко медлительная, даже как будто вялая, уж ее мальчишкой никак не назовешь…
«Но как же это Сережа влюбился в Тоню, а не в Соню? — неожиданно подумал я. И тут же другая мысль: — А что, как он в Соню влюбится, что тогда будет?»
— Вы что это вдруг нахохлились? — участливо спросила Соня.
«А может, и не влюбится», — быстро подумал я и сразу повеселел.
Отдохнув, мы начали играть в салочки. Было очень весело, только салочки получились не совсем обычными: я салил только Соню или она меня, а Сережа — Тоню, и наоборот. Но никто из нас не удивлялся необычности этой игры. Просто всем четверым было очень хорошо и весело.
Потом Соня вдруг вспомнила про цветы. Они с Тоней начали их собирать, а мы с Сережей им помогать.
Смотрю, Сережа тащит Тоне целый пук крапивы. Тоня не растерялась, поблагодарила, взяла. А потом Сережу этой же крапивой!.. Он уж «сдаюсь» закричал.
Тут мы с ним наперебой стали тащить девушкам для букетов все, что на глаза попадется. Конечно, все, кроме цветов.
Хохот, визг, писк! Только эхо далеко разносит голоса по лесным отверткам.
Мы с Сережей вступили в соревнование — кто чуднее «цветок» для букета найдет. Чего только мы не тащили: и крапиву, и репейники, и чертополох… Наконец, лазая по кустам, я увидел замечательную сухую коряжину, совсем как старик лесовик — с носом, с крючковатым подбородком, вместо волос сучья и ветки во все стороны торчат.
С огромным трудом я вытащил из земли эту коряжину и тоже преподнес Соне для букета.
— Да это настоящий леший! — обрадованно закричала она. — Смотрите, и нос, и космы во все стороны! Я обязательно его домой отнесу, поставлю возле своей кровати, пусть он меня ночью сторожит.
Я был очень доволен, что мой дед-лесовик Соне понравился, даже будет стоять у ее кровати и охранять ее сон. Но ведь этого лесовика я нашел. Может, Соня поглядит, ложась спать, на него да и вспомнит о том, кто его для нее разыскал.
Когда шли из леса домой, я нес лесовика и даже украдкой шептал ему, чтобы он хорошенько сторожил ночью Соню. И еще шепнул, чтобы он почаще напоминал ей обо мне.
Мы распрощались с девушками на перекрестке неподалеку от их дома. Тоня забрала оба букета и понесла их, а Соня потащила моего деда-лесовика. Пока девушки шли к дому, мы стояли на углу и смотрели им вслед.
«Если Соня обернется у калитки, — подумал я, — значит, будет все хорошо…»
Я не успел окончательно додумать, что именно будет хорошего, Соня взялась за ручку калитки, обернулась и помахала мне рукой. Тоня тоже обернулась и закивала на прощание. Мы с Сережей потихоньку пошли домой.
Пообедали. Ну что же дальше делать? Впереди целый вечер: хороший, солнечный, теплый. Но какой же в нем прок? Соня с Тоней в городской сад не придут. У них вечером дома какие-то дела. Чем же нам заняться?
— Знаешь что, — неожиданно сказал Сережа, — в городской сад сегодня не пойдем, наших там все равно не будет. Хочешь на вечернюю зорьку, порыбачить?
—
Сережа удивленно взглянул на меня. Потом хитро усмехнулся и участливо спросил:
Потом Соня вспомнила про цветы.
— Что, заело?
— Кто заел, кого? — в свою очередь, переспросил я, будто не понимая, на что он намекает.
— Да это я так, между прочим, — ответил Сережа и, многозначительно подмигнув, добавил: — Такие-то, брат, дела. А ты еще говорил: «Рыбалка дороже всего на свете!» Ан, на поверку, не очень-то дороже. Твой Мишка и тот на тебя рукой махнул.
Я ничего не ответил. Не хотелось спорить. Да и вообще я даже не мог понять, как Сережа о таких вещах может говорить в каком-то легкомысленном, шутливом тоне.
Так в этот вечер мы на рыбалку и не пошли.
САЛОЧКИ-РУСАЛОЧКИ
Да, Сережа оказался более чем прав. С того самого, на всю жизнь памятного мне дня, когда я познакомился с Соней, весь свет в моих глазах совершенно переменился. Теперь время делилось на две части: первая — ожидание, когда я вновь увижу ту, к которой неслись все мои мысли, желания, мечты, и вторая — это счастливейшие часы, проведенные вместе с ней.
Теперь мы четверо — Соня, Тоня, Сережа и я — были почти неразлучны, всюду ходили вместе: и в лес, и на речку, и на старую мельницу к знакомому старичку мельнику пить у него парное молоко со ржаным домашним хлебом.
И вот что удивительно: раньше я молоко просто терпеть не мог. А теперь, глядя, с каким аппетитом пьет его Соня, я вдруг и сам убедился, что оно очень вкусное.
Еще поразительнее было то, что дома у нас молоко по-прежнему вызывало у меня одно отвращение. «Наверное, у мельника какая-то особенная корова», — решил я.
Итак, наша четверка была теперь почти неразлучна. Не берусь говорить за Сережу, вполне ли устраивал его этот неизменный «квартет», но я лично был им вполне доволен. Мне даже в голову не приходило искать уединения с Соней. Даже скажу больше: когда мы случайно ненадолго оставались почему-либо одни, мне становилось как-то неловко, я терялся, не знал, о чем говорить. По-моему, и Соня испытывала то же самое. Да и к чему это уединение — гораздо лучше быть в компании вместе с друзьями и в то же время чувствовать какое-то неуловимое для других душевное общение только с одним-единствеиным человеком.
Как хорошо, например, участвовать в общем разговоре о погоде и вдруг переглянуться с ней, и этим мимолетным взглядом будто сказать друг другу: «Погода-то погодой, но главное ведь не в погоде, главное — в том, что мы вместе…» И еще многое-многое, чего и словами не выскажешь.
Или, играя в салочки вчетвером, будто по молчаливому соглашению ловить только ее одну. Ах! Да на каждом шагу есть что-то особенное, бесконечно важное, милое и прекрасное, когда в компании друзей ты душевно всегда наедине только с одним дорогим тебе человеком.