У реки Смородины
Шрифт:
– Пусть тебе подфартит, брат, – шептал, словно заклинание, Старшой.
Наконец он решил отвлечься, декламируя стихи. Начал с классики: «Сижу за решеткой в темнице сырой…», но школьные программные вспоминались плохо, и в ход пошли более приземленные:
«Владимирский централ, ветер северный…» Здесь Иван выяснил, что классика шансона ему тоже неподвластна.
В каморку заявился Драндулецкий. Он заметно нервничал. Его выдавали длинные пальцы, постукивающие по широкому ремню, да сильно косящие глаза.
– Откуда вы взялись? – с порога спросил Станислав.
– Из тех ворот, что и весь народ, – воспользовался фольклором Старшой.
– Не дерзи! – взвизгнул болярин.
– А ты задолбал
Драндулецкий желчно заметил:
– Могу и ядом.
– Брат вернется, он тебя по стенке размажет.
– Его дракон сожрет. А потом и тебя скормим.
– Подавится. – Сержант пожал плечами. – И вообще, че пришел, косой?
– Как ты смеешь, смерд?! – заверещал Станислав.
Он понимал, что его разозлили на ровном месте и он теряет лицо, препираясь с молокососом, но ничего не мог поделать. Боялин выскочил из каморки в коридор, отдышался, зашел обратно.
– Повторяю вопрос. Откуда ты и твой здоровенный брат взялись? Где вы жили?
– Ах, вот ты о чем. Мы жили в Воронеже. – Иван чуть не добавил «на улице Лизюкова», только решил не усложнять.
– Не знаю такой страны.
– Есть многое на свете, Драндулецкий, что и не снилось вашим мудрецам, – все же ввернул цитату Старшой. – Воронеж – это город в России. Понял?
На Святослава упоминание России произвело впечатление. Глаза вообще съехались к переносице, пальцы сжались в кулаки, рот то открывался, то захлопывался. Боялин погрозил Ивану пальцем, потом треснул себя по лбу и ушел. Охранник закрыл дверь.
– Шизофреник идиотический, – поставил диагноз Емельянов.
– Какое трехэтажное ругательство, – раздался голосок из соломы, наваленной возле двери. – Сколько лет живу, а такое впервые слышу.
Солома зашевелилась, и из нее показался колобок.
– Опа! А тебя когда посадили? – изумился Иван.
– Я сам. Вкатился, пока боялин вокруг тебя прыгал. Совсем сбрендил, бедняга… Душегуб проклятый.
– Любишь ты его, как я погляжу.
– А за что его любить? Я ведь у него пленник.
Колобок подкатился поближе к Старшому, запыхтел, бока его зашевелились, и вскоре из них будто бы вылупились ручки и ножки. Каравай встал и поводил трехпалыми ручонками, делая легкую зарядку.
– Ну ты даешь! – сказал старший сержант Емельянов.
– У меня много талантов, – не без хвастовства промолвил колобок.
– Тогда какого хрена ты делаешь в этой дыре? Давно бы укатился туда, где ценят талантливых, а не играют ими в боулинг.
– Тут ты меня грамотно поддел, – невесело хмыкнул каравай-трансформер. – Слишком долго объяснять, как я докатился до жизни такой.
– А я, если ты не заметил, никуда не тороплюсь, – усмехнулся дембель. – И еще. Меня Иваном зовут. А тебя?
Колобок так и сел. Его глазки заблестели, по румяной щечке потекла слезинка.
– Ты не представляешь, когда я слышал этот вопрос в последний раз! – Каравай шмыгнул носиком. – Мое имя Хлебороб. «Роб» – сокращение от слова «робот».
Старшой аж присвистнул.
– Я вижу, это слово тебе знакомо, – тихо промолвил колобок. – Неужели ты знавал прославленных супругов Сусекских-Скреби?
– Н-нет.
– Тогда я поведаю тебе свое жизнеописание с самых азов. Жили-были старик со старухой по фамилии Сусекские-Скреби. Великие многознатцы-алхимики. Детей им боги не дали, и тогда они положили себе создать искусственного ребеночка. На создание чуда Сусекские-Скреби истратили свои жизни и кучу денег. Сперва они ставили опыты на животных. Муж пересаживал частицы мозга человека собаке. Опыт провалился. Собака вроде бы очеловечилась, но вела себя как свинья. Жена была сильной ведьмой и посвятила годы изучению живых тканей. Она изобрела саморазглаживающиеся рубахи, которые еще и сами ползали в корзину с грязным бельем. Правда, рубахи разладились и уползли. Еще она создала упругий булыжник, отскакивавший сильнее, чем его бросили. Продырявив стены дома и нескольких городских зданий, камень улетел в небо и не вернулся. Но неудачи стали ступеньками к большому открытию. Наконец, супруги-колдуны объединили накопленные знания и вывели несколько законов создания новой жизни. Например, они пришли к тому, что для создания меня нельзя брать животных и мертвых людей, а следует взять за основу совершенно иную ткань. Жена предложила тесто. Было замешано несколько тысяч пробных вариантов. В разные образцы вкладывались различные усиливающие вещества и заклинания. Наконец Сусекские-Скреби получили тесто с нужными свойствами. Оно было запечено в особой колдовской печи. Будущему дитю придали форму шара, ведь идеальнее фигуры нету, согласись.
Иван поддакнул.
– Хлебный шар получился несъедобным, зато способным запасать немыслимое количество знаний. Кроме того, создатели вложили в него способность к самоизменению. Началась долгая и кропотливая работа по начинке знаниями и умениями. Шар стал очень умным и умелым, но не мог воспользоваться накопленным! В нем не было свободной воли, которая придавала бы потребность в использовании накопленного богатства. Другие ведуны смеялись над Сусекскими-Скреби, ведь редкий мудрец отличит шар, начиненный мудростью веков, от простой булки. Прочие чародеи прославлялись, двигая деревянных солдат, поднимая из могилы усопших, заставляя летать игрушечных птиц, только это все было не оживление. Зато супруги узрели в тех глупых опытах подсказку. Каждый случай ворожбы сводился к навязыванию кукле, мертвецу или птице последовательности движений, направленных на достижение какого-то сложного действия. Дед и баба разработали такие цепочки для колобка, создав так называемые задачи. От мелких задач они переходили к крупным, пока в один прекрасный день их детище не выполнило задачи «Видеть», «Слышать», «Говорить» и «Молчать». Кстати, после запуска задачи «Говорить» последняя была достигнута ой как не скоро. Сусекские-Скреби чуть не сошли с ума, слушая непрерывную болтовню колобка. А ты, кстати, не устал?
– Нет, что ты, – вежливо ответил Старшой.
Хлебороб откашлялся и продолжил:
– Крупные задачи состояли из мелких. Шар научился выполнять просьбы. Он был очень умелым, но еще не живым. Однажды супруги принесли домой странное вещество, которое испускало свет и грелось. В этом веществе таились опасные залежи силы, она буквально лучилась во все стороны. И на колобок тоже. Утром дед и баба зашли в комнату для ворожбы, и их встретил недовольный возглас: «Охренели, старые? Вы же меня угробите этой гадостью!» Это были мои первые осмысленные слова. Лучистая сила что-то изменила в хлебных структурах, и появилась пресловутая свободная воля. Я стал осознавать себя и окружающий мир. Итак, я сказал: «Охренели?..» Дед промолвил: «Оно живое!» и умер, а бабка упала в обморок. Увы, по неопытности я решил, что и она не перенесла первооткрывательского восторга, и задал стрекача. Любая жизнь избегает смерти.
– Да ты философ, – хмыкнул Иван.
– Любомудр, любомудр, – согласился колобок. – Или правильно говорить «мудролюб»? Да… С тех пор пронеслось немало лет. Супругов-колдунов забыли. Кто-то утверждал, что меня поскребли по сусекам. Другие полагали, что я прибыл с берегов Противотуманного Альбиноса, из графства Суссекс. Но истина погребена где-то рядом с Сусекскими-Скреби. Жизнь моя полна разочарований и поисков. Если я когда-нибудь решусь написать книгу воспоминаний, то я назову ее «Тот, кто ушел». Я от бабушки ушел, и от дедушки, и от медведя с волком. Даже от лисы, что бы там ни врала детская сказка…