У реки Смородины
Шрифт:
– Значит, на постой бы вас определить… – Плотник наконец-то озаботился проблемами усталых дембелей. – Кого бы присоветовать?..
В проулке появился худенький мужичок с неестественно раздутыми щеками. За них что-то было набито, как у хомяка.
– Тит, поди! Дело есть! – окликнул его плотник.
– Прошти, у меня жабот полон рот! – ответил мужичок и побежал дальше.
«Прямо-таки не человек, а ходячий центр занятости какой-то», – подумал Иван. А Егора посетила мысль: «Ну вот. Еще один олигофрен».
Хозяин подкинул и поймал киянку.
– Может, к старосте? Он и определит. Вон там, видите, самая
Братья поблагодарили плотника, собрались уходить. Тут мимо прошла девушка в коротком сарафане – до колен. Из стройных ножек торчали странные палочки. Они мешали красавице при ходьбе, потому она косолапила, словно утка.
– Чего это она? – спросил Иван, когда бедняжка скрылась за углом избы.
– Да ничего, – досадливо ответил плотник. – Второй месяц к ней клинья подбиваю, а ей хоть бы хны!
Дембеля молча покинули крыльцо странного ухажера.
Возле следующей избы сидели две девушки. Они расположились на скамеечке, спиной к улице. До ушей близнецов долетел обрывок разговора:
– Ты не представляешь, подруженька! Меня Еремей летом на лодочке катал! – похвасталась первая девушка.
– Счастливая, – завистливо протянула вторая.
Первая вздохнула:
– Да не очень. Сказал: любишь кататься – люби и саночки возить!
– Ну и? – нетерпеливо спросила слушательница.
– Что «ну и»? Все лето по берегу с санками, как дура!
– Клиника на выезде, – хмуро прокомментировал Старшой. Младший лишь кивнул.
Когда они почти дошагали до жилища старосты, им навстречу попалась молодая женщина в простом холщовом платье и скромном платке. Светлая такая крестьянка с открытым круглым лицом и голубыми глазами. Егор счел ее красивой, а Иван симпатичной. Женщина сразу отметила чернявого и статного Старшого. Улыбнулась.
– Доброй дороги, славные путники, – сказала она мелодично. – Мимо идете или нарочно к нам?
– Мимо. Вот, ищем, где бы отдохнуть, – невесело ответил Иван.
– А у меня переночевать не хотите?
Дембеля очумели: женщина говорила по делу, без заскоков, и предложила именно то, что требовалось.
– Спасибо, уважаемая, – просиял Старшой, а Егор на радостях проявил необыкновенный такт:
– Мы тебя не стесним?
– Что вы! Я одна живу.
– Такая красивая и одна? – искренне удивился Емельянов-младший.
Щеки женщины залил умеренный румянец. Комплименты и бабе Яге приятны, а уж нормальному человеку…
– Я, добрые люди, травница. Ведаю, как целебные настои сделать да мази замешать.
Иван сначала напрягся, а затем успокоился. Ему припомнилась передача на центральном телевидении. Там целительниц было – хоть женский батальон сколачивай. И каждая норовила тысячелистником СПИД лечить, чакры шомполом чистить, мочой молодость возвращать. Невинное коллективное помешательство. Главное – их услугами не пользоваться.
Но эта дамочка не производила впечатления фанатки уринотерапии. Она действительно знала травы и говорила об этом спокойно, как если бы утверждала, что умеет ходить. В ветхой избе висели многочисленные пучки трав. Они источали непередаваемый умиротворяющий аромат. Хотелось блаженно потянуться и уснуть. Иван встряхнулся:
– А ты чарами сна не владеешь?
– Нет, богатырь, не годна я на такую волшбу. Да и на что мне? Вон, травки заварю, будешь спать как убитый.
– Спасибо, не надо.
Ведунья накормила гостей постной кашей, приготовила приятный напиток наподобие чая. Братья посовещались и решили, что нельзя оставлять гостеприимство не отблагодаренным. Они подновили почти упавший забор, починили домашнюю утварь, залатали щели в двери. Иногда совесть одерживает верх над природной ленью.
– Я вот чего не пойму, – сказал Иван за ужином. – Ну, травница. А одна-то почему?
Женщина вздохнула:
– Да боятся мужики меня. Будто в других деревнях иначе к знахаркам относятся. Боятся, но обращаются. Хворей-то много. Знать, судьба у нас, лекарок, такая. Вот я, хоть и слаба на настоящее высокое колдовство, но чую над вами недобрый пригляд. И не порча, и не сглаз, ан все равно ничего доброго печать сия не сулит.
«Понеслось, – с грустью подумал Старшой. – Сейчас примется амулеты втюхивать и платные сеансы магии устраивать».
Сержант ошибся, травница что-то долго прикидывала, потом покачала головой:
– Я не справлюсь. Вам было бы потребно наведаться к тянитолкаевской гадалке. Бабка Скипидарья от всего помогает. Сама не сладит, так пошлет к правильному ведуну.
Дембеля вызнали у хозяйки дорогу в загадочный Тянитолкаев. Егор спросил имя травницы, но та отказалась его назвать, даже слегка обиделась. Потом объяснила, что знахаркам открываться людям не следует.
– А как же эта твоя Скипидарья? – удивился Иван.
– Ей можно. Она очень сильная. Мне еще учиться и учиться.
– Слушай, а почему тут такой народ чудной? Ерунду городят, ведут себя странно…
– Давно дело было, деды еще под стол пешком хаживали. – Взгляд знахарки затуманился. – Процветали мы, богатели. Стыдно сказать, нечестно торговали. Постоянно наши мужики изобретали всяческие магические способы подлой наживы. Вексель-мексель рисовать научились. Это такая бумажка, за которую деньги дают, а обратно уже не получают, потому что неправильно оформлена. Потом фучерез изладили. Фучерез – это когда шкуру неубитого медведя делят. Встречаются и спорят: «Фу, через месяц лес будет стоить на полтину меньше!» И там уж как договорятся. Потом стали продавать волшебные эмэмэмки. Дескать, приноси, народ, деньжата, а мы вам позже вернем сторицей. И потек люд со всей округи. Всех на дармовщинку тянет. В общем, множество нечестивых ухваток напридумывали предки, пока не явился в деревню старик. Назвался Окоротом. Вот, сказал, обманутые складчики (ну, кто деньги в нашу деревню складывал) ко мне обратились за помощью. Сейчас, мол, я вас покараю. Мужики заржали, по бокам, в парчу одетым, себя захлопали, ногами в сафьяновых сапожках затопали. Где уж тебе, дескать. А старик руки в стороны развел, и стало у него за спиной темно, как ночью. А затем сия ночь стала падать на наши Большие Хапуги. И стала великая тьма, а когда она рассеялась, не было на мужиках ни кафтанов парчовых, ни сапожек сафьяна, а на бабах ни платья персиянского, ни белья кружевного парижуйского. Стыд и срам, одним словом. Роскошные терема, на неправедные деньги выстроенные, обернулись ветхими лачугами. Кони породистые – ишаками горбатыми. А старик седобородый грозно изрек: «Отныне лишаю вас хитроумия да изворотливости и дарую вам глупость несусветную!» Сказал и исчез. Вот почему у нас такой народ непутевый.