У Ромео нет сердца
Шрифт:
Моей тоске исполняется ровно четыре часа, когда вновь звонит телефон. Если бы я ждала сообщения от бога о том, что меня зачислили в рай, радость моя была бы менее бурной. Номер мне незнаком, и это заставляет мое сердце биться еще сильней. Хотя куда уж сильнее… «Да!» – я нажимаю на кнопку.
– Алло, Юлия?
– Здравствуйте, да.
– Вы знакомы с Арсением Павловичем?
– С кем? Простите… А кто мне звонит?
– Извините, я из областной больницы. К нам поступил мужчина без сознания. В его кармане мы нашли записку с вашим номером телефона.
– Странно.
– Вы уверены?
– Да.
– Извините.
Я бросаю телефон на кровать и сама падаю вслед за ним. Почему, почему, почему? Когда ждешь того, что для тебя по-настоящему важно, в жизнь приходит то, чего ты вовсе не ждешь. Димка стучит чем-то за стенкой. Это монотонный звук его любовной тоски – так он страдает. Я беру теннисный мячик – напоминание о детстве – и бросаю его в стену. Тук. Ничто не сближает людей так, как совместная грусть. Эта мысль почему-то трогает меня до слез, и теперь неважно, почему я плачу, просто плачу. Подушка такая уютная, за окном и на душе холод, и мне так хочется спать. Тук-тук. Засыпаю…
Просыпаюсь я, свернувшись калачиком, в темноте. Видимо, ночью сильно похолодало. Мне не хочется ни вставать и идти куда-то, ни лежать, бездельничать и вновь мечтать, мечтать. Я вообще ничего не хочу, ведь моя вселенная рухнула: он не звонит. Чтобы заставить себя встать, я думаю о том, что новый день может принести мне новости о Марке. Наконец, совершаю подвиг – сонная и продрогшая, иду по прохладному полу в ванную. Впереди новый день, новые тревоги и новая грусть…
В школе все как обычно. Все события сегодняшнего дня можно описать одной фразой: «Я гипнотизировала телефон». И только после обеда он поддался моим чарам. Упрямая коробочка звонит тогда, когда я уже не жду.
– Это из полиции.
– Что случилось?
Первая мысль – Димка что-то учудил…
– Вы знакомы с Арсением Павловичем?
– Нет, но мне по этому поводу уже звонили из больницы.
– Да, да, я знаю, – заверяет мужской голос. – Но в любом случае мне с вами нужно поговорить.
Мы встречаемся в сквере недалеко от школы. Я сижу на скамейке и жую бутерброд. Живописная картина… примерная девочка с колбасой в ожидании кого-то там из полиции. От безделья я пытаюсь шуршать опавшей листвой. Однако все бессмысленно, ноябрь беспощаден: полусгнившие листья под ногами и хмурое небо над головой. Даже природа не помогает мне спрятаться от унылых мыслей, ее настроение еще более безнадежно…
Наконец, появляется он. Местный Рэмбо. Да, у меня еще есть силы шутить. Грузный, высокий мужчина идет ко мне стремительно, как ходят те, кто привык спешить и думать в таком же темпе.
– Вы знакомы с этим человеком? – полицейский протягивает фотографию.
Он говорит стоя, не сводя с меня взгляда, отчего мне ужасно не по себе. После его слов: «Вижу, вы уже сомневаетесь?» – я поднимаю голову. Серые, безучастные глаза смотрят на меня в упор, и мне не удается скрыть своего удивления. На фотографии тот самый чудаковатый старик с киностудии…
– Да, я знаю его. Но видела всего лишь раз.
– Где и при каких обстоятельствах?
Я рассказываю все, что знаю об этом старике: как он встретил меня на кастинге, как был учтив, как похвалил и пожелал
– А что случилось?
– Попал под машину. Не можем найти родственников, по прописке он давно не живет.
– Он жив? – Мне хватает смелости задать этот вопрос.
– Умер.
Ровно на сутки незнакомец, которому я посвятила всего полчаса своей жизни, вытесняет из нее все – Димку, маму, Марину и даже Марка. Все мои мысли о нем – о старике, прожившем долгую жизнь, после которой в его кармане нашли только мой телефонный номер. Человек оставляет после себя лишь память. А что, если некому подумать о тебе после твоей смерти? Значит, ты жил напрасно? Так, что ли? Суровая мысль. Теперь я боюсь смерти тех, кто мне дорог. Боюсь груза воспоминаний, который может лечь мне на плечи. Романтических бредней о Марке мне вполне достаточно…
На следующий день вечером звонит телефон, и я вновь слышу имя человека, благодаря которому моя любовная лихорадка стала немного утихать.
– Юля, я хотел бы поговорить с вами об Арсении Павловиче…
– Здравствуйте, простите, а с кем говорю?
– Ах, да. Извините, – произносит властный мужской голос. – Я режиссер фильма «Ромео и Джульетта», на главную роль в котором вы пробовались…
– Простите, как вас зовут?
– Никита Петрович.
– Вы, конечно, извините меня, Никита Петрович, но это уже и на фарс не похоже, это комедия какая-то… – я говорю это и сама себя не узнаю, такая наглая. – Это нормально, когда режиссер сам звонит школьнице по поводу главной роли в фильме, да? Вы, наверное, мне сейчас сниматься предложите, да? Очень смешно…
– А вы – девочка боевая, – говорит он, вбивая гвоздь каждым словом. – Ничего смешного нет. Арсений Павлович до всей этой трагедии мне звонил и очень рекомендовал вас. Я ему доверяю. Но, увы, в то время я не записал ваш номер. Сейчас, когда вы, так сказать, нашлись, предлагаю встретиться. Завтра в два часа буду вас ждать. Адрес тот же.
И вот новый день, вновь бесконечный коридор с бурлящей толпой чем-то занятых парней и девчонок. Вновь шум, гам, растерянность и двери, двери, двери. Я утопаю в этом море людей, творящих чужие мечты. И уже боюсь себя здесь потерять…
Режиссер похож на карлика с добрым лицом. Всем своим видом он демонстрирует, как важен и разъярен, однако на самом деле выглядит удрученным и даже печальным. Есть в нем что-то притягательное, быть может – бездонная грусть в глазах или едва заметная улыбка, которая читается в уголках его пухлого рта. Человеку с таким лицом можно верить. Короткие всклокоченные волосы, обрамляющие круглую лысину, добавляют этому образу немного комизма.
«До сих пор во всей этой истории с кино от меня ничего не зависело, почему сейчас я должна испытывать страх и лезть из кожи вон?» – думаю я. И это меня успокаивает. Цинизм – мой друг, он часто поддерживает меня. Хорошо, что я не имею ни малейшего представления о том, как нужно себя вести и чего от меня ждут, – иначе исчезла бы, не успев войти в эту неведомую мне жизнь.