У Ромео нет сердца
Шрифт:
Чудеса… Мне становится не по себе. Есть моменты, когда ощущаешь каким-то сто пятьдесят пятым чувством, что в ближайшее время в твоей жизни произойдет что-то очень-очень значимое, но еще не знаешь, к чему все это приведет, – и эта неизвестность пугает. Я переминаюсь с ноги на ногу, взволнованная странным звонком: не каждый же день приглашают попробовать себя в качестве актрисы. Это даже заставляет меня на несколько минут забыть о Марке.
Однако вскоре я прихожу в себя и говорю: «Забудь. Никто и никогда не возьмет такую клушу в кино. Вся эта история со звонками не про тебя, и она
В прихожей хлопает дверь.
Еще одна странность. Мама в командировке. Не Димка же это ушел с загипсованной ногой: он вообще не выходит по своей воле из дома уже лет пять. Я выхожу из комнаты и вижу маму. Она сидит на пуфике, прислонившись к стене, и смотрит на стену напротив.
– Мам, ты чего?
Мама у нас очень строгая, вечно уставшая, закрытая на все запоры, но при этом ранимая и, по сути, очень добрая. Ужас в том, что чем старше я становлюсь, тем чаще мне кажется, что мы с Димкой являемся для нее символами прошлой жизни, загубленной молодости и навязчивым напоминанием об отце. Иногда она смотрит на нас так, будто хочет сказать: «Отпустите!» Но сказать этого она, разумеется, не может.
– Вот. Вернулась… – наконец, отвечает мама.
– Что случилось?
– Ничего, все нормально.
– Ну, я же вижу, что ненормально. Что? Что случилось?
Мама смотрит на меня этим своим взглядом, который просит отпустить ее на край света, в рай былой молодости и красоты, – и говорит о том, что все в этой жизни ерунда и что она всего лишь попала под сокращение. Она сама себя убеждает в том, что ей не больно, чтобы смириться с происшедшим. И я понимаю, мама страдает – изнывает от обиды, боясь это показать.
Я делаю вид, что не замечаю ее печали и усталости от этой печали. Беру мобильник и ключи – и выхожу из квартиры как есть, в старых джинсах и толстовке. Кажется, судьба кричит мне откуда-то свыше: измени, все измени – именно сейчас ты сможешь сделать это. Мой внутренний герой просыпается и делает первый шаг.
«Повезло, что у меня хорошая память, – думаю я. – Сразу запомнила адрес». До этого момента я часто корила себя за эту свою способность: постоянно помнить обо всем – хорошем и плохом. Считала, что память дана мне как еще одно испытание, в нагрузку к серости и одиночеству. Воспоминания о немногочисленных событиях моей жизни заполняли вакуум вокруг меня. Я прокручивала их перед мысленным взором, как видеоролики, и уставала от этого непрерывного киносеанса. Вот как сейчас устала от сериала про Марка…
Город, оказывается, очень суетлив – когда спешишь, он спешит вместе с тобой; когда ускоряешься, чтобы обогнать стремительно тающее время, город тоже мчит, как умалишенный. Видимо, он боится, что потеряет меня из виду. Люблю мой город. Но сегодня он устроил мне сумасшедшую гонку. Спокойно я шла только от дома до остановки, пока еще не знала, что меня ждет. Застряв в пробке, я неслась потом до самого входа в метро. Потом отдышалась – и вновь помчалась, но уже вниз, в подземку.
Поезд мне было не обогнать, поэтому в вагоне я снова взяла тайм-аут.
Остается сорок, тридцать, двадцать минут: еще чуть-чуть, и я опоздаю… Я выбегаю из шумного метро
– Идти мне туда или нет? – спрашиваю я себя, почти достигнув цели.
В этот момент открывается входная дверь. Я оборачиваюсь. Позади стоит худой, полусогнутый старик, он смотрит на меня одобрительно и кивает: дескать, пропускаю вперед. «Когда не хватает смелости победить страх, всегда найдется тот, кто сзади вежливо толкнет тебя в пропасть», – думаю я и делаю шаг.
Внезапно я попадаю в мир суетливого сюрреализма. Шумный коридор: люди, люди, люди. И совершенно никому нет дела до промокшей девочки с дрожащим от холода и страха лицом. Я прохожу в актовый зал, в неумолкающий улей, сажусь в свободное кресло и направляю свой взор на промокшие насквозь кроссовки. Носок вверх, вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Томительное ожидание…
Только немного успокоившись, я замечаю, что с каждой минутой улей становится все тише и тише. Люди расходятся.
– Все уже закончилось, что ли? – спрашиваю я у блондинки, что сидит рядом и строчит в своем усыпанном стразами телефоне.
– А? Да, давно. Еще минут сорок назад.
У меня начинается резь в животе. Вот же… Что делать? Впервые я чего-то по-настоящему захотела, ну, кроме воплощения в жизнь моих бесконечных фантазий о Марке, – и у меня нет даже шанса это осуществить.
Я выхожу в коридор. Вновь люди, люди, люди. Такие же, как я, – одновременно дрожащие от страха и самоуверенные, желающие воплотить свои неуемные мечты. Или мне кажется и они другие? Смотрю в окно и ищу ответ где-то там, за стеклом. Дождь перестал, только ветер тревожит деревья.
– Ай-яй-яй, юная леди, вас все ждут, а вы не спешите…
Оглядываюсь: учтивый старик вновь передо мной.
– Это вы мне?
– Конечно! – Он говорит так, будто мы знакомы всю жизнь и специально договаривались об этой встрече. – Пойдемте.
Мы идем по длинному, темному коридору, где, кроме нас, никого нет, только ряды закрытых дверей тянутся справа и слева. Вскоре мне начинает казаться, что меня похитил злой волшебник и ведет меня в свое подземелье. Как только мы входим в какое-то полутемное сырое помещение, он начинает жаловаться на холод. Я едва сдерживаюсь от смеха. Точно, подземелье.
Здесь даже есть своя баба-яга. Она встает из-за стола и идет к нам навстречу: мощная, грозная и напористая. Этакая мымра из знаменитого фильма про служебный роман. Всем своим видом она демонстрирует, что делает мне величайшее одолжение. Потом она говорит и говорит, жутко монотонным стальным голосом, как я должна сесть, как встать, как и что прочитать, – но все, что я должна запомнить и исполнить, пролетает мимо моих ушей. Приходится делать вид, что я все понимаю, – и я киваю.