У Терека два берега…
Шрифт:
Спасать надо саму себя. Спасать кого-то? Надо ли?
— Помоги мне спасти Ай, — еще раз попросила Софи-Катрин.
— Как тебе это видится? — бесстрастно переспросила Астрид. — У нас нет формального повода для беспокойства, Айсет добровольно перешла из Си-би-эн в журналистский Интернет-центр «Кавказ», живет она в доме родственников, жива-здорова… Что нам ответит милиция, если мы обратимся с просьбой спасти Айсет? Нам ответят, что мы зря беспокоимся! От кого ее спасать? От родного дяди?
Софи-Катрин ничего не ответила. Она пошла в свою комнату — собирать вещи.
Если бы племянница Айсет была правильной девушкой — послушной, благовоспитанной, знающей свое место и во всем покорной воле старших, одном словом, такой, как Зарина и Тамара, родные дочери Магомеда Бароева, по праву старшего мужчины в семье взявшего на все заботы, связанные с ее жизнеустройством после гибели отца — эти заботы тоже были бы правильными. Подобрать достойного мужа, обеспечить богатым приданым, хорошим домом — или даже несколькими домами. Что еще нужно женщине? Если, конечно, это порядочная женщина.
Но Айсет он при всем желании не мог бы назвать порядочной. Она пила спиртное, курила в присутствии мужчин, одевалась нескромно и даже вызывающе, была своевольна, много умствовала и задавалась. Более того, Магомед точно знал, что во время учебы в Лондоне племянница жила в грехе с английским гяуром, оказавшимся, ко всему прочему, еще и педерастом. А приехав в Москву… Нет, даже язык не поворачивался сказать, что вытворяла здесь эта беспутная девка… С этой своей немецкой подружкой, рослой, плечистой и плоскогрудой, как парень. В ночном клубе, разнузданно, на глазах у десятков людей, а дома наверняка продолжили и усугубили… Такой страшный грех, что не смыть и хаджем… А проводив подружку-кобелюшку, быстро утешилась в объятиях продажного журналюги… И эту джаляб [22] он когда-то качал на коленках, привозил ей с Кавказа персики и сушеную хурму.
22
Шлюха (араб.)
А все Доку, все его воспитание… Говорил же ему Магомет, предупреждал: опомнись, брат, испортишь девчонку, какая французская школа, какое современное образование, какая Европа — ты же женщину растишь! Чтобы считать рубли на домашнее хозяйство да читать ценники в магазинах и инструкции к швейным машинкам, четырех классов хватит за глаза. Да и эти-то умения нужны служанке, а женщина из приличной семьи и без них обойдется… Но Доку, этот московский барин, — разве он когда-нибудь прислушивался к словам брата, которого всю жизнь держал за дремучего горца с отмороженными мозгами?.. Ах, Айсет, ах, ненаглядная, она должна получить все самое лучшее… Париж престиж, культур-мультур… Вот и вырастил — проститутку, позор семьи!
А ведь предки учили: портится женщина — портится народ. Блудливой девке вспарывали кинжалом горло, а труп бросали в ущелье на съедение шакалам.
Предки были мудры в своей суровости и суровы в своей мудрости. А вот Магомед решил быть добрым и гуманным. Ни словечком не попрекнул племянницу, утешил в горе, приласкал. Увез подальше от развратной Москвы, распахнул перед ней двери собственного дома, ввел в семью на равных с родными дочерьми, условия обеспечил даже лучше, чем у них, — только живи, как подобает, да работай на благо своего народа… Даже начал подыскивать мерзавке подобающего жениха, хотя задачка была, прямо скажем, не из легких.
И чем эта тварь ответила на дядину доброту?
Первым забили тревогу ребята из службы информационной безопасности. Они перехватили несколько писем, посланных Айсет на разные адреса с компьютера в Гудермесе. Ребята перевели ему эти гнусные, насквозь лживые письма. В них племянница била на жалость, называла его, своего благодетеля, дикарем и средневековым варваром, всячески поносила вековые обычаи своего народа, умоляла вызволить ее чуть ли не из рабства, чуть ли не из тюрьмы. Это лучшие то покои на женской половине богатейшего в Гудермесе дома — тюрьма? У Магомеда так и чесались руки швырнуть неблагодарную стерву в настоящий зиндан, на черствый хлеб и воду, чтобы, как говорят русские в своей рекламе, «почувствовала разницу». Но и тут он сгуманничал, решил дать девчонке время попривыкнуть, освоиться — тем более, что при всем при этом статьи она писала толковые, нужной направленности.
Письма вскоре прекратились. А потом те же ребята отметили несколько попыток несанкционированного проникновения в базу данных финансовой службы и один удачный взлом архива их кипрской офф-шорки. Хакера установили довольно быстро — он сидел за компьютером в доме Магомеда Бароева в Гудермесе.
Это было уже серьезно. Настолько серьезно, что Магомед принял решение перепроверить все лично. Тогда-то и была организована экскурсия Айсет в Дойзал-юрт.
Поверка подтвердила — в стане Бароевых появился предатель.
Причем предатель не только семьи — предатель всего народа, предатель великого дела чеченской свободы.
Доказательства? Доказательства лежали на столе Магомеда Бароева.
И при этом какое коварство! Какое двуличие! Обличать в своих статьях имперские амбиции русских — и при этом порочить борцов за свободу собственного народа, да еще таким похабным образом!
Магомед Бароев нацепил очки и поднял со стола листочек с отпечатанным текстом. Преодолевая омерзение, он заставил себя перечитать стишок от начала до конца:
СМЕРТЬ ВАХХАБИТА
23
Всеволод Емелин. Из сб. «Песни аутсайдера»
Бароев отложил листок и нажал кнопку громкой связи.
— Муратова ко мне, — проговорил он деревянным голосом.
Зелимхан, верный нукер Магомеда Бароева, был все-таки левой рукой хозяина, поскольку рукой правой, так сказать, «цивилизованной», являлся Никита Исаевич Муратов, значившийся, на советский манер, замом по общим вопросам. Несмотря на русское имя, данное в честь Хрущева, разрешившего репрессированным народам Кавказа вернуться на родину, солженицынское отчество, двоякую фамилию и блондинистую внешность, Никита Муратов был чистокровным чеченцем, числившим среди своих предков и увековеченного Львом Толстым Хаджи-Мурата. Выпускник восточного факультета МГУ, он прекрасно знал с десяток языков, много лет проработал за границей, имел ценнейшие связи в арабском мире. В некоторых ситуациях сочетание его профессиональных достоинств с внешними и паспортными данными, нехарактерными для «лица кавказской национальности», делали Никиту Исаевича и вовсе незаменимым.