Уарда
Шрифт:
– Предостережение одного мудрого мужа, который внушил мне, что нельзя жертвовать ни одним звеном древних обычаев, ибо из-за этого вся цепь, и так уже надпиленная, может разорваться и со звоном пасть на землю.
– Значит, не за мой поступок объявляешь ты меня оскверненной, а во имя древнего предрассудка, во имя толпы? Молчишь? Отвечай же!. , если только ты такой человек, каким я считаю тебя, – свободомыслящий и правдивый. От этого зависит покой моей души!
Пентаур молчал, тяжело дыша. Его грудь терзали сомнения. Но вот он начал тихо говорить, затем его прочувствованные слова зазвучали все громче.
– Ты вынуждаешь меня высказать то, о чем мне не следовало бы даже
Взгляд Пентаура, до той поры устремленный в небо, встретился с гордым и радостным взором Бент-Анат, от всей души протянувшей ему руку. Но он смиренно приложился губами к краю ее одежды.
– Не нужно! – сказала она. – Положи с благословением свою руку на мою! Ты – настоящий мужчина и достойный жрец. А теперь я готова принять на себя вину осквернения, потому что отец мой тоже желает, чтобы мы свято блюли древние обычаи, но блюли их ради народа. Помолимся же вместе богам, чтобы они освободили этих несчастных от тяготеющего над ними проклятия. Как прекрасен был бы мир, если бы человек оставался среди других людей таким, каким его сотворили боги! Однако Паакер и бедная Неферт все еще ожидают меня под палящим солнцем. Иди за мной!
И Бент-Анат пошла вперед. Но уже через несколько шагов она обернулась к нему и спросила:
– Как тебя зовут?
– Пентаур.
– Так это ты поэт Дома Сети?
– Да. Так меня называют там, – тихо произнес жрец. Бент-Анат снова остановилась и взглянула на него широко раскрытыми глазами, как будто этот человек был связан с ней кровными узами, но они никогда прежде не встречались.
– Боги щедро одарили тебя, – сказала она, – и взор твой видит дальше и глубже, чем взоры остальных людей. Ты умеешь выразить словами то, что мы чувствуем. Я готова во всем следовать за тобой!
Пентаур покраснел, как мальчик. Когда Паакер и Неферт подходили к ним, он успел сказать:
– До этого дня жизнь моя текла как бы в сумерках, но теперь я взглянул на нее по-новому. Я увидал ее глубокие тени… увидал, как ярко может она сиять, – добавил он чуть слышно.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Спустя час Бент-Анат со своей свитой остановилась у ворот храма Сети.
Словно мяч, пущенный сильной мужской рукой, один из скороходов, стремительно ринувшись вперед, опередил процессию, чтобы известить верховного жреца о приближении дочери фараона.
Бент-Анат была одна в своей колеснице, двигавшейся во главе шествия. Пентаур поместился на колеснице Паакера.
У ворот храма их встретил глава астрологов.
Большие ворота пилонов были широко распахнуты и давали возможность заглянуть во внутренний двор святилища, вымощенный гладкими каменными плитами и окруженный с трех сторон двойной колоннадой.
Стены и архитравы, колонны и резной карниз были украшены яркой и красивой росписью. Посреди двора высился огромный жертвенный алтарь, где на костре из кедровых поленьев горели благовонные шарики кифи [ 68 ]. Их дурманящий аромат наполнял весь двор.
68
Шарики кифи – распространенный в древнем Египте сорт благовонного курения. Рецепты его приготовления сохранились в папирусе Эберса и в других памятниках. В свое время один берлинский аптекарь по просьбе исследователя Парфея изготовил три сорта таких благовонных шариков. Лучшими считались кифи, в состав которых входили изюм, вино, можжевеловые ягоды, мирра, бургундский инжир, мед и пр. (Прим. автора.)
Более сотни жрецов в белых облачениях полукругом выстроились позади алтаря. Обратив лица навстречу приближающейся дочери фараона, они оглашали воздух жалобными песнопениями.
Обитатели некрополя собрались у обочин дороги, окаймленной сфинксами, по которой дочь фараона приближалась к воротам храма.
Никто не спрашивал, что означают эти печальные гимны, так как жалобные вопли и прочие загадочные обряды были здесь обычным явлением.
– Слава дочери Рамсеса! Склоните головы перед дочерью солнца Бент-Анат! – раздавались тысячи голосов; все собравшиеся низко, чуть ли не до земли, кланялись при приближении колесницы царевны.
Возле пилонов царевна сошла с колесницы и последовала за главой астрологов, который строго и безмолвно приветствовал ее.
Едва она ступила во двор, как пение жрецов стало нарастать и достигло громоподобной силы. Под аккомпанемент басов страстной жалобой звенели дисканты учеников.
Бент-Анат в испуге замедлила шаг, но затем быстро и решительно пошла дальше.
Однако у самых ворот путь ей преградил Амени в полном жреческом облачении. Как бы обороняясь от нее, он протянул к ней свой изогнутый жезл и воскликнул гневным голосом:
– Благословение приносит этой святыне приближение чистой дочери Рамсеса! Но пристанище богов закрывает свои ворота перед оскверненными – будь они рабы или цари. Именем высшего божества, от кого ты ведешь свой род, я вопрошаю тебя, Бент-Анат, чиста ли ты или на тебе лежит пятно проклятия и твоя царственная рука осквернена прикосновением к нечистому?
Яркая краска залила щеки девушки. В ушах у нее так шумело, словно она стояла на берегу бушующего моря. Грудь ее судорожно вздымалась и опускалась. Царская кровь закипела в ее жилах. Она почувствовала, что ей навязали недостойную роль в умышленно разыгранном спектакле. Намерение самой покаяться перед жрецами было позабыто. Губы ее уже открылись, чтобы дать резкий отпор возмутительной дерзости жрецов, как вдруг Амени поднял глаза и устремил на нее взгляд, исполненный суровости.
Бент-Анат смолчала, но смело встретила этот взгляд и отвечала на него гордо и вызывающе.
Жилы на лбу у Амени вздулись и посинели. Все же он смирил гнев, сгущавшийся в его груди, подобно черным грозовым тучам, но в голосе его уже не было обычной уверенности и спокойствия, когда он воскликнул:
– Боги еще раз вопрошают тебя, избрав меня своим посредником: не для того ли вступила ты в это святилище, чтобы очиститься от скверны, запятнавшей твое тело и душу?
– Отец мой даст тебе ответ на это! – коротко и с достоинством бросила Бент-Анат.