Уарда
Шрифт:
– Смиренно, с горячим желанием помочь тебе, вошла дочь фараона в твою хижину, – сказал Пентаур.
– Пусть зачтут ей это благодеяние карающие боги, если им угодно будет наказать ее за то зло, что причинил мне ее отец! – вскричал старик. – Может быть, за эти слова меня отправят в каменоломни, но я должен высказать все: семь сыновей было у меня, и всех их отнял Рамсес и послал на смерть – ведь когда не хватает воинов, вспоминают и о нас. А теперь его дочь убила дитя моего младшего сына, – вот эту девочку, солнце, озаряющее мою мрачную хижину! Трое сыновей моих по милости фараона умерли от жажды на каторжных работах там, внизу – в Тенате [ 56 ], где Нил должен был соединиться с Тростниковым морем; трое были убиты эфиопами, а последнего, свет моих
56
Тенат – точнее Та-тенат, что по-древнеегипетски означает «пролом», «брешь», – так назывался первый канал на месте нынешнего Суэцкого канала, начатый еще фараоном Сети I и продолженный его сыном Рамсесом II. Канал шел от Нила через оз. Тимса в Красное море, орошая по пути местность Гошен, т. е. приблизительно в том же направлении, что и современный Суэцкий канал. Изображение этого канала имеется снаружи северной стены храма в Карнаке.
При этих словах старуха, державшая на коленях голову больной девочки, испустила жалобный вопль, тотчас же подхваченный всеми остальными женщинами.
Больная испуганно вздрогнула и, открыв глаза, тихо спросила:
– Кого вы оплакиваете?
– Твоего бедного отца, – ответила старуха.
Девочка улыбнулась, как улыбаются дети, когда догадываются, что взрослые готовят им приятную неожиданность:
– Разве мой отец не был здесь? Ведь он в Фивах, он видел меня, поцеловал и сказал, что вернулся с богатой добычей, так что теперь вы не будете знать нужды. Я как раз завязывала в подол юбки золотое кольцо, которое он мне подарил, когда на меня налетела колесница. Я успела только затянуть узел, а потом в глазах у меня потемнело, и я уже больше ничего не видела и не слышала. Возьми кольцо, бабушка, – оно твое. Я хотела отнести его тебе. Ты должна продать его и купить жертвенное животное, вина для дедушки, глазную мазь [ 57 ] для себя и веточек мастичного дерева [ 58 ], которые ты так давно уже не покупаешь.
57
Под «глазной мазью» подразумевается сурьма, завезенная в Египет из Азии еще в очень древние времена и получившая там широкое распространение. (Прим. автора.)
58
Мастичное дерево – вечнозеленый кустарник из рода фисташек; смола этого кустарника отличается приятным запахом, что было известно еще в древнем Египте, и женщины часто жевали ее, так как она придавала дыханию аромат. Кроме того, в Египте были распространены специальные благовонные жевательные пилюли; рецепты их приготовления приведены в папирусе Эберса. (Прим. автора.)
С жадностью вслушивался парасхит в слова, срывавшиеся с уст его внучки. Вновь поднял он с молитвой правую руку, и Пентаур заметил, как его взгляд встретился со взглядом его жены и тяжелая, горячая капля скатилась по щеке старика на его мозолистую руку. Вдруг он испуганно вздрогнул: ему показалось, что больная бредит, но на ее юбке действительно был узелок. Дрожащими пальцами развязал он его, и золотое кольцо скатилось на землю.
Бент-Анат подняла кольцо и, протянув его парасхиту, сказала:
– В счастливый час пришла я сюда – к тебе вернулся твой сын, внучка твоя будет жить!
– Да, она будет жить, – повторил врач, который до той поры был немым свидетелем происходившего.
– Она останется с нами, – чуть слышно промолвил парасхит, на коленях подполз к Бент-Анат и с мольбой устремил на нее полные слез глаза.
– Прости меня, как я прощаю тебя, и если доброе пожелание не превращается в устах презираемого в проклятие, то позволь мне благословить тебя.
– Благодарю, – сказала Бент-Анат, когда старик, воздев руки, благословлял ее.
Затем она обратилась к врачу и повелела заботливо ухаживать за ребенком. Наклонившись над девочкой, она поцеловала ее в лоб и, положив возле нее свой золотой браслет, кивнула Пентауру, который следом за ней вышел из хижины.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Тем временем лазутчик фараона, и молодая жена возничего Мена вынуждены были ожидать возвращения царевны.
Когда Бент-Анат вошла во двор хижины парасхита, солнце стояло в зените.
Голые известковые скалы по обеим сторонам долины и зажатое между ними песчаное дно своим ослепительным блеском нестерпимо резали глаза. Нигде не было ни клочка тени, а слуги с опахалами остались по приказу Бент-Анат у колесниц и носилок. Некоторое время оба молча стояли рядом, затем прекрасная Неферт, устало подняв свои миндалевидные глаза, промолвила:
– Как долго остается Бент-Анат у этого нечистого. Я не в силах больше терпеть! Что же нам делать?
– Ждать, – коротко бросил Паакер и повернулся спиной к молодой женщине. Потом он взобрался на скалу и, привычно осмотревшись, вернулся к Неферт.
– Я нашел тенистое место. Вон там!
Она взглянула туда, куда он указывал, и молча покачала головой. При этом золотые украшения на ее голове тихо зазвенели. Несмотря на нестерпимый зной, она вздрогнула, как от холода.
– Сехет [ 59 ] неистовствует на небе, – сказал Паакер. – Советую воспользоваться тенью, хотя она и не очень велика. В этот час многие заболевают от зноя.
– Знаю, – сказала Неферт, прикрывая руками затылок, и направилась к двум огромным каменным плитам, образовывавшим нечто вроде крыши. Под ними и находилась узкая полоска земли, защищенная от солнца.
59
Сехет (правильно – Сохмет, или Сехмет. – Д. Б.) – богиня с головой львицы или кошки, над которой изображался солнечный диск со змеей. Эту богиню называли дочерью Ра и изображали в виде урея на диадеме ее отца, как символ смертоносного зноя полуденного неба. В жизни человека она воплощала пламенную и необузданную страсть, а в подземном царстве – в виде кошки или богини с головой львицы – причиняла ужасные ожоги осужденным. Ее дары – опьянение и страсть. (Прим. автора.)
Паакер поспешил вперед, вкатил в эту своеобразную каменную палатку ноздреватый обломок известняка, раздавил нескольких скорпионов, нашедших здесь себе убежище, и расстелил на этом жестком сиденье свою головную повязку.
– Здесь солнце тебе не страшно, – сказал он.
Неферт опустилась на камень. Она не сводила глаз с махора, который в полном молчании медленно прохаживался взад и вперед. В конце концов эта непрестанная ходьба стала невыносима для ее и без того напряженных нервов. Резко вскинув голову, она крикнула:
– Прошу тебя, перестань ходить!
Паакер тотчас же повиновался и, повернувшись к ней спиной, стал смотреть на хижину парасхита.
Прошло еще несколько томительных минут.
– Скажи мне что-нибудь, – попросила Неферт. Паакер повернул к ней свое широкое лицо, и она испугалась при виде дикого пламени, сверкавшего в устремленном на нее взоре. Неферт потупилась.
– Я лучше помолчу, – сказал Паакер и снова принялся шагать взад и вперед, пока она опять не остановила его.
– Я знаю, ты на меня сердишься, – сказала она, – но ведь я была еще ребенком, когда они решили помолвить нас с тобой. Я всегда хорошо к тебе относилась. Если твоя мать во время наших игр называла меня твоей маленькой женой, то я искренне радовалась этому. Я представляла себе, как это будет чудесно, когда твой дом, который ты ради меня одной так прекрасно обставил после смерти отца, ваш великолепный сад, чистокровных коней и всех ваших рабов и рабынь я смогу назвать своими.
Паакер рассмеялся, но смех его звучал так напряженно и язвительно, что он, как ножом, резнул Неферт по сердцу, и она тихо, словно моля о пощаде, продолжала:
– Я вижу, ты сердишься. Ты, наверное, заключил из моих слов, что я стремилась только завладеть твоим богатым наследством? Но ведь я уже сказала, что всегда относилась к тебе хорошо! Неужели ты забыл, как я плакала вместе с тобой, когда ты рассказывал мне о злых мальчишках в школе или о строгости отца? Потом умер твой отец… Ты уехал в Азию…