Уарда
Шрифт:
Глубокий вздох вырвался из груди Паакера вместе с последним словом, – казалось, будто этот дикий сон вновь заставил его содрогнуться. Карлик слушал его с напряженным вниманием, и прошло немало времени, прежде чем он заговорил.
– Странный сон, – сказал он. – Однако человеку сведущему объяснить его нетрудно. Неферт стремится к тебе, она хочет стать твоей. Но хоть и будет казаться тебе, что ты уже держишь ее в своих объятиях, она все же выскользнет из них. Растают, как лед, и развеются, как песок, твои надежды, если ты не сумеешь убрать с дороги крокодила.
В этот миг барка коснулась пристани. Махор встал и воскликнул:
– Вот мы и у цели!
– Вот мы и у цели, – повторил карлик, нажимая на каждое слово. – Осталось только перейти узенький мостик!
Когда оба они уже стояли на берегу, карлик сказал:
– Благодарю
– Иди сюда! – Паакер увлек Нему с собой под тень сикоморы, освещенной неверными лучами заходящего солнца. – Что ты разумел под узеньким мостиком, который мне осталось перейти? Я не понимаю цветистой речи и требую простых и ясных слов!
Карлик на мгновение задумался, затем спросил:
– Можно ли мне говорить без околичностей, прямо и откровенно? Ты не будешь сердиться?
– Говори!
– Крокодил – это Мена! Убей его – и ты перейдешь мостик! Тогда и Неферт твоя… тебе нужно только последовать моему совету.
– Что же мне делать?
– Убить возничего Мена!
Паакер хотел было сказать, что это – дело давно решенное, но прежде он должен был повернуться так, чтобы восходящая луна оказалась справа, – это считалось счастливым предзнаменованием. А карлик тем временем продолжал:
– Смотри только, чтобы Неферт не растаяла у тебя в объятиях, как в твоем сне, прежде чем ты будешь у цели. А это значит: спаси честь своей будущей матери и будущей жены, если не хочешь взять жену, отмеченную клеймом позора!
Паакер задумчиво глядел себе под ноги, а Нему добавил:
– Могу ли я сообщить госпоже, что ты готов ее спасти? Ну, конечно, могу! А коли так, все будет хорошо! Кто отдает за свою любовь целое состояние, тот, когда представляется случай удовлетворить разом и свою страсть и ненависть, не станет колебаться, пожертвовать ли ему бронзовым наконечником и древком из тростника!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Солнце зашло, и ночь опустилась над Городом Мертвых. Над Долиной Царей сияла луна, и скалы отбрасывали в ущелье густые, резкие тени. Жуткая тишина царила в этой безлюдной и глухой долине, но, несмотря на это, жизнь здесь кипела еще более бурно, чем в полуденную пору. В ночной тьме проносились летучие мыши, оставляя за собой след, подобный черным шелковым нитям; широко распластав крылья, беззвучно скользила в воздухе сова, и стайки шакалов одна за другой пробегали по склонам долины. Порой тишину нарушал их отвратительный лай или пронзительный хохот гиены.
Не спали еще и люди в этой долине царских гробниц.
Слабый огонек мерцал в пещере колдуньи Хект. Перед хижиной парасхита горел костер, и бабка больной Уарды время от времени подбрасывала в него кусочки сухого навоза, не давая ему угаснуть.
Двое мужчин сидели у хижины, молча глядя в неверное пламя костра, тусклый свет которого не в силах был побороть яркого сияния луны, а третий мужчина – отец Уарды – потрошил поодаль тушу большого барана.
– Как жутко воют нынче шакалы! – нарушил молчание старик парасхит, зябко кутая свои голые плечи в кусок рваной коричневой материи, накинутой для защиты от ночного холода и росы.
– Чуют свежее мясо, – отозвался Небсехт. – Бросьте им потроха, а окорока и спинку можно зажарить. Осторожно, воин. Аккуратнее вырезай сердце! Ага, вот оно! Да, большой был баран!
Небсехт положил себе на ладонв сердце барана и принялся внимательно его разглядывать. Старый парасхит боязливо покосился на него и сказал:
– Я, правда, обещал сделать, все, что ты потребуешь, если наша малышка опять будет здорова… но ты требуешь невозможного!
– Невозможного? – удивился врач. – Почему же? Ты ведь вскрываешь трупы, ты свой человек среди бальзамировщиков – так найди себе дело и постарайся пристроиться вблизи каноп [ 108 ]. Положи это баранье сердце в сосуд, а оттуда вынь человеческое сердце. И никто, ручаюсь тебе, никто не заметит! Пускай это будет не завтра или послезавтра. Пускай твой сын каждый день покупает на мои деньги барана и режет его, пока не представится удобный случай. А от сытной мясной пищи твоя внучка быстро поправится. Ну, будь же смелей!
108
Канопы – сосуды (ковчежцы) из обоженной глины, кварцита или алебастра, куда складывались внутренности мумии. Их было четыре – по числу четырех духов: Имсети, Хапи, Дуамутеф и Кебехснебеф. Крышки каноп изображали головы этих духов: Имсети (под покровительством богини Исиды) имел человеческую голову; Хапи (под покровительством Нефтиды) – обезьянью; Дуамутеф (под покровительством Нейт) – шакалью; Кебехснебеф (под покровительством Селкит) – голову ястреба. По древнеегипетскому мифу, эти четыре духа помогали покойнику избавиться от всех страданий, которые его внутренности могли бы ему причинить. Поэтому-то их и извлекали из тела и, вложив в канопы, отдавали на попечение духов, а тем самым и их богинь-покровительниц. После самой мумии, покоившейся обычно в нескольких вложенных друг в друга саркофагах, канопы с внутренностями являлись одной из важнейших принадлежностей усыпальницы.
– Я ничего не боюсь, – сказал старик. – Но вправе ли я украсть у покойника его жизнь в потустороннем мире? И это еще не все! Я жил в нищете, всеми презираемый, и много лет подряд – никто ведь не вел им счета – неизменно следовал законам, чтобы хоть на том свете быть праведником и получить на нивах Иалу и в солнечной ладье воздаяние за все то, чего я лишен здесь. Ты хороший и добрый человек, но я не пойму, как можешь ты ради какой-то прихоти жертвовать блаженством несчастного, который всю свою долгую жизнь не знал, что такое счастье, и не сделал тебе никакого зла?
– Для чего мне нужно это сердце, ты все равно не поймешь, – промолвил врач. – Но если ты мне его раздобудешь, то окажешь тем самым помощь великому и полезному делу. А прихотей у меня нет никаких, потому что я не какой-нибудь праздный бездельник! Что же касается твоего блаженства на нивах Иалу, то не беспокойся. Я – жрец и беру на себя твой грех и все его последствия, ты слышишь, – на себя! И как жрец говорю тебе: то, чего я от тебя требую, – дело доброе, и если судьи в загробном царстве спросят тебя: «Зачем ты вынул сердце человека из канопы? » – ответь им… ответь им так: «Потому что жрец Небсехт приказал мне сделать это и обещал взять на себя ответ за мой грех».
Старик опустил глаза и задумался, а врач продолжал еще настойчивей:
– Если ты исполнишь мое желание, то… клянусь тебе, я позабочусь о том, чтобы, когда ты умрешь, твою мумию снабдили всеми амулетами, а сам напишу изречение «Выхода днем» [ 109 ] и велю вложить его тебе между пеленами, как знатному человеку. Это оградит тебя от всех злых духов, ты получишь право входа в чертог воздающего и карающего правосудия и будешь признан достойным блаженства.
109
Изречение «Выхода днем». – Начиная с XVIII династии (1570-1349гг. до н. э.) магические тексты, которые, по верованиям египтян, помогали умершему снискать блага в загробном мире, намного упростились. Эти тексты уже больше не украшают стенки саркофагов, а переходят на свитки папирусов, которые нередко изготовляют в больших количествах в специальных мастерских и вкладывают в гробы или между пеленами. Так появилась «Книга Мертвых» – сборник магических изречений, являющийся как бы памяткой для умершего во время его странствий по загробному миру. Состоит она из 165 «глав», представляющих собой заговоры и величания, вложенные в уста покойного, нередко восходящие к народному творчеству, умело использованному жрецами. Почти каждая глава снабжена рисунками – заставками или виньетками, приблизительно передающими ее содержание, а также имеющими магическое значение. Первая «глава» называлась «Выход днем» – она содержит пожелание, чтобы покойный мог «выходить из гробницы днем» и возвращаться в нее ночью; вкладывалась она обычно только в саркофаги вельмож. Несмотря на то что «Книга Мертвых» дошла до нас в большом количестве списков, разобраться в ней очень трудно из-за множества непонятных намеков, мистического языка и, наконец, просто безграмотности и искажений, внесенных более поздними переписчиками, уже не понимавшими значения этих текстов.