Убегающий от любви (сборник)
Шрифт:
— Эта, полагаю, подойдет! — проговорил он и умело помог Алле надеть дубленку. — Тютелька в тютельку!
Мне стало вдруг смешно от этих трогательных словечек, которых в России я не слышал уже лет пятнадцать. Моя покойная бабушка, царствие ей небесное, любила так говорить — тютелька в тютельку… Алла тем временем подошла к зеркалу и, кутая лицо в воротник, несколько раз поворотилась то в одну, то в другую сторону. Дубленка доходила ей почти до щиколоток и сидела великолепно. Имелись, конечно, и недостатки: на спине, ближе к рукаву, обнаружился художественно выполненный шов (сантиметров пятнадцать), плечи были покрыты многочисленными мелкими морщинами,
— Здорово! — наконец вымолвила Алла. — Французская?
— Турецкая, — чуть обиженно ответил мсье Плюш. — Без дефектов она стоит три тысячи франков.
— А с дефектами? — спросил я, беря на себя вопрос о цене.
— Триста пятьдесят.
— А Манана говорила — триста! — сам удивляясь своей сквалыжности, возразил я.
— Жизнь дорожает, — вздохнул мсье Плюш. — И потом, Манана покупает оптом…
— Мы тоже возьмем две. Еще одну, точно такую же…
— Во-первых, две — это еще не оптом. А во-вторых, точно такой же у меня сейчас нет.
— А что есть? — похолодел я.
— Вот, пожалуйста! — И он достал из стеклянного шкафчика нечто напоминающее доху закарпатского пастуха.
— Нам это не подойдет! — взмолилась Алла.
— Как угодно…
— Что же делать? — расстроился я.
— Ничего страшного, — успокоил мсье Плюш. — Приходите послезавтра, и вы получите свою дубленку.
— А может, поищете сегодня? — попросила огорчившаяся за меня Алла.
— Дорогие мои товарищи, — улыбнулся мсье Плюш, — под прилавком я искал, когда работал директором комиссионного магазина в Ростове. Только послезавтра.
— Но послезавтра мы улетаем! — объяснила Алла.
— Когда ваш самолет?
— В пятнадцать двадцать…
— Приходите в десять, и вы получите свою дубленку. Учитывая неудобства, я сделаю вам скидку пятьдесят франков.
— Точно? — не удержался я.
— Неточные здесь прогорают в неделю! — снова погрустнев, отозвался мсье Плюш.
Умело сложенная, дубленка превратилась в небольшой и довольно легкий сверток. Алла отсчитала свои триста пятьдесят франков, и на ее лбу тут же разгладилась морщинка приобретательства.
— Привет Манане! — провожая нас к выходу, сказал мсье Плюш. — И пусть в следующий раз привезет побольше звездочек. Скажите ей, я возьму по пять франков за штуку…
— Каких звездочек?
— С маленьким кудрявым Лениным. Манана знает. Очень хорошо тут идут, чтоб вы не сомневались…
На улице Алла долго и нежно успокаивала меня: мол, один день ничего не решает, а зато пятьдесят франков на дороге не валяются. Потом, вдруг озаботившись, она стала выспрашивать, не слишком ли бросаются в глаза дефекты ее обновки.
— Совершенно не бросаются, — в свою очередь утешил я. — Представь, что ты купила ее за три тысячи и один раз проехала на метро в час пик…
К Лувру мы возвратились, разумеется, с опозданием: полчаса назад экскурсия должна была кончиться, но у выхода не было никого из наших, кроме Торгонавта. Он, видимо, передумал быть серой музейной мышью и энергично впаривал изумленным туристам стеклянные баночки с икрой. Негры, поблизости торговавшие открытками и буклетами, поглядывали на него с неудовольствием. Заметив нас, Торгонавт крикнул, что, если у меня или у Аллы есть с собой икорка на продажу, он с удовольствием поможет нам ее пристроить, не взяв ничего за посредничество.
Наконец объявилась и наша спецтургруппа. Друг Народов громко возмущался полным отсутствием дисциплины: все разбрелись по Лувру, полностью потеряв ориентацию во времени и пространстве. Но, слава богу, мадам Лану догадалась устроить засаду возле «Гермафродита» и постепенно выловила всю группу.
Нашего отсутствия никто не заметил, и только Диаматыч с пониманием покосился на сверток у меня в руке.
15
— А сейчас три часа свободного времени, — объявил Друг Народов.
— Три часа на разграбление Парижа! — пояснил я.
Товарищ Буров неодобрительно выпятил подбородок.
— Через три часа встречаемся у автобуса! — продолжал инструктаж замрукспецтургруппы. — Опоздавшие будут…
— Лишены советского гражданства! — прибавил я.
Все засмеялись, а Спецкор показал мне большой палец: мол, растешь, сосед!
— С вами, Гуманков, мы еще поговорим! — грозно предупредил товарищ Буров. — А теперь все свободны. Время пошло!
Как по команде, наша спецтургруппа ринулась на штурм Парижа торгового, а мы с Аллой двинулись по улице с праздной неторопливостью людей, которым некуда больше спешить и нечего больше купить. Опускались сумерки. Сквозь витринное стекло маленького магазинчика мы заприметили Торгонавта. Он протянул хозяину-китайцу руку, как для поцелуя, а тот, склонясь, внимательно рассматривал перстень с печаткой в виде Медного всадника.
— Костя, остается пятьдесят франков. Давай купим чего-нибудь для тебя, — предложила Алла. — Одеколон, например…
— А если этот Плюш-жоржет передумает и захочет триста пятьдесят? — усомнился я.
— Он обещал!
— А если?!. И потом, я хочу купить жвачку Вике…
— Очень жаль, что ты так мало думаешь о себе! — раздраженно сказала Алла.
Ради праздного любопытства мы зашли в «Тати» — это, как объяснила нам мадам Лану, самые дешевые парижские универмаги, придуманные, между прочим, русским человеком с непустячной фамилией — Татищев. В «Тати» было по-мосторговски людно, шумно и душно, отчего я сразу почувствовал себя по-домашнему. К кассам выстроились длинные горластые очереди. Покупатели с раздувшимися пакетами не могли разойтись в узких проходах между рядами вешалок. Две толстые негритянки совсем по-нашему бранились из-за кофточки, одновременно, за разные рукава, вытянутой из разноцветной кучи дешевого тряпья. Возле груды галстуков, похожей на клубок тропических змей, Пипа Суринамская выбирала обновку для Гегемона Толи, который стоял, выпятив грудь и поедая генеральшу глазами.
— Знаешь, — сказала Алла, — когда я у девиц в Москве видела пакеты «Тати», я, дурочка, думала, что это что-то шикарное, вроде Кардена.
— Я тоже.
— Костя, зачем ты дразнишь Бурова? Ты очень смелый?
— Нет, не очень…
— Тогда зачем?
— Чтобы понравиться тебе.
— Ты — ребенок.
— Тебе это не нравится?..
— К сожалению, нравится…
— Почему «к сожалению»?
— Если б я знала… почему!
На улице прямо по тротуару были расстелены зеленые и малиновые паласы, на них стояли легкие столики, а у столиков на ажурных стульчиках сидели веселые люди, они пили кофе из крошечных чашечек, вино из высоких бокалов, но особенно меня поразила огромная пивная кружка — в два раза больше моей, тоже не маленькой, дулевской емкости. Из этой кружищи лениво прихлебывал дохлый юнец, наверное, еще не зарабатывающий даже на лимонад.