Убегающий от любви (сборник)
Шрифт:
— А мы и не стесняемся, — ответила Катерина. — Постельные болезни — это всего лишь разновидность отрицательной информации, которой обмениваются люди во время общения. Вас обругали — и вы пьете валерьянку. Вас заразили — и вы пьете антибиотики… Вам никогда это не приходило в голову?
— Никогда, — опешил уролог.
— Жаль! — Она встала и протянула ему для поцелуя руку с таким величественным видом, словно осматривалась только что в гинекологическом кресле не на предмет мочеполовой инфекции, а в связи с зачатием наследника престола.
Так для меня закончилась эта история с МИГами. Атташонка, по слухам, вскоре перевели с повышением в аппарат ООН.
8. Ле Бурже
Парижский авиасалон стал триумфом «Аэрофонда». Мои маленькие спортивные самолетики произвели в небе Ле Бурже фурор — мы даже «сочинили» две новые фигуры высшего пилотажа. Известное дело, если хочешь, чтобы тебя заметили в России, добейся сначала признания в европах. Даже старый мерин Братеев, председатель Национального авиационного комитета, прислал ко мне в шале своего помощника с поздравлениями и приглашением познакомиться лично.
Познакомиться лично!
Вот тварь застойная! Сколько времени я бездарно просидел в приемной у этого окаменевшего номенклатурного говна! На всех совещаниях, куда меня, естественно, не допускали, он визжал, что в российской авиации никогда не будет частных собственников!
Познакомиться лично?
Да он знает меня как облупленного! Досье, которое этот собачий оглодок собрал на меня, весило раза в четыре больше, чем его высохшая в руководящих креслах задница! Я четыре года отбивался и откупался от насылаемых им технических комиссий, от подсылаемых им ментов и фээсбэшников!
Познакомиться… А кто еще накануне, за два дня, на совещании орал:
— Почему Шарманов со своими летающими мандавошками попал на салон? Мало вам лондонских обломков?! Разобраться сейчас же!
А чего тут разбираться? Потому и попал, что все чиновники делятся на две неравные категории: берущие гниды и неберущие гниды. Так вот, у неберущей гниды Братеева все заместители были гнидами берущими. Так я и пробился в Ле Бурже.
— Сергей Феоктистович ждет вас на ужин, — повторил приглашение помощник.
— У меня нет никакого желания ужинать с вашим шефом! — ответил я холодно.
— Т-так и п-передать? — Парень от изумления начал заикаться.
— Так и передайте!
Да, это был вызов! Очень рискованный ход. Но я рассчитал все верно: через два дня Братеев уже сам плясал вокруг моих «авиеток», взахлеб рассказывая французскому министру о том, ядрена Матрена, что может собственных невтонов рожать и Россия-матушка. Глава французской транспортной авиации, неторопливый, ухоженный господин, тратящий на обстоятельные обеды времени раза в три больше, чем на государственные дела, слушал его с тонкой, мудрой улыбкой, которая бывает только у людей, регулярно читающих донесения спецслужб. Рядом скучал министерский сынок Антуан — тощий красавчик с влажными черными кудряшками и легкой паскудинкой в личике. Обычно такие гаденыши и устраивают своим блестящим папашам общенациональные скандалы с наркотой или какой-нибудь выбросившейся из окна малолетней проституткой. Впрочем, и папаша периодически становился героем разнообразных сексуальных скандальчиков, на что, впрочем, президент, сам известный ходок, смотрел сквозь пальцы.
Братеевские рулады сначала переводила француженка, изъяснявшаяся
— Это правда, что у вас не поощряется частный капитал в области высоких технологий? — спросил министр, кивая на роскошный стенд новых разработок «Аэрофонда», стоивший мне страшенных денег.
— Ну что вы, господин министр! — улыбчиво возразил Братеев. — Вот перед вами владелец абсолютно частной авиационной фирмы. Господину Шарманову нет и тридцати… Прямо, можно сказать, со студенческой скамьи — в большой авиационный бизнес… И мы, конечно, помогаем ему, чем можем!
Два года назад, когда мой первый самолетик поставил мировой рекорд, этот невыкорчеванный пень застоя орал про меня на всероссийском совещании: «Шарманов ничего не понимает в авиации! Недоучка…» Он и теперь, хорек, намекнул министру на мое незаконченное высшее, которое все равно лучше его партшколы, как живой член лучше резинового!
— Господин министр, — вмешался я, особым выражением глаз давая Катьке понять, что, если хоть одно слово из моего выступления пропадет, я проеду по ней асфальтовым катком, а потом запечатаю в пластик.
Министр и вся свита уставились на меня с интересом, и, как по команде, полдюжины операторов развернули в мою сторону свои камеры, одетые в специальные чехлы, словно таксы на прогулке.
Лицо Братеева застыло в ненавидящей улыбке.
— Господин министр, — продолжал я, — наши российские чиновники изобрели уникальный способ помощи частному капиталу. Я называю это методом протянутой руки…
Катерина переводила. Министр благосклонно кивал, а следом за ним кивала и вся свита. Братеев от неожиданности засветился гордостью строгого отца за своего смышленого сына.
— Эта рука, — объяснил я, — протягивается конечно же не для помощи, а за взяткой. И если предприниматель тут же не вкладывает в эту руку пачку долларов, то его бизнес обречен…
Братеев предынсультно покоричневел. Министр, выслушав виртуозный Катькин перевод, тепло засмеялся, убедившись в том, что источники благосостояния французских и российских чиновников в принципе ничем не отличаются. И вся свита покатилась со смеху. Журналисты взвыли от восторга и тут же начали бормотать в диктофоны комментарии к моему скандальному заявлению.
Тем временем министр вдруг погосударственел и произнес коротенькую речь о том, что Россия только выиграет, если во всех сферах ее экономики будет присутствовать частный капитал, а представители нового поколения, лишенные предрассудков и предубеждений коммунистической эпохи, энергично возьмутся за дело.
Катерина, переводя, успевала строить глазки своему бывшему однокласснику, не забывая проверять мою реакцию. А я вдруг подумал о том, что, возможно, министр со своим сынком происходят от какого-нибудь донского казака, завалившего в 1813 году молоденькую вольтерьянку. Ничего удивительного. По семейным преданиям, я сам происхожу от пленного французского улана, который, узнав поближе русских женщин, воскликнул «Шарман!» — и навсегда остался в России. Кстати, почти все журналисты обыграли потом в своих репортажах французский смысл моей фамилии.