Убери руки, подонок
Шрифт:
От сказанных слов конечности сводит мучительным спазмом. А по горлу словно растекается раскаленный металл, собираясь в болезненный ком. Сглатываю и снова смотрю в окно. Сквозь решетку пробиваются лучи солнца и бьют прямо по глазам. Жмурюсь. Ненавижу. И тут грозовая туча спасает меня, заслоняя раздражающее своим позитивом солнце и сменяя все на приятный сумрак.
— Бей первым, — вырывает меня из оцепенения хрип старика. — Толпой все равно забьют, поверь, я насмотрелся на таких, как ты. Но если тебя заметит Зверь, считай, билет в райский уголок тебе обеспечен. А мое чутье подсказывает, что ты ему понравишься. — Старик ненадолго замолкает, а после продолжает: — Запомни, кого стоит опасаться, юнец. Оранжевая роба — это такие как ты, вновь поступившие, или те, кто сидит по средней тяжести. Незначительное преступление — синяя роба. С небольшим психологическим отклонением — зеленая. Ну и на десерт — желтая, самая опасная категория преступников… и Зверь — лидер среди них.
Мой скептицизм улетучивается, и я как сухая губка впитываю советы старика. Страх сменяется отчаянием, а после злостью, и так по нескончаемому кругу эта ядерная смесь пульсирует по венам, прожигая меня изнутри. Я не боюсь боли, но неизвестность пугает. И лишь один вопрос мучает меня больше всего: кто такой этот Зверь…
Раздеваюсь, прохожу в знаменитую «фотозону», мне дают в руки номер, и ослепительные вспышки от фотоаппарата ослепляют уставшие глаза. Дальше все как по сценарию: снятие отпечатков пальцев, изъятие всех имеющихся при мне вещей, вплоть до сигарет, денег и телефона. Следующий этап — выдача легендарной оранжевой формы, к которой прилагаются белые носки и сланцы. Да они, сука, эстеты. Затем визит в изолятор, где я переодеваюсь, и меня даже кормят завтраком. Правда, есть его невозможно. Водянистая каша, без соли и сахара, без всего. Кушайте, блядь, на здоровье.
Следом, не церемонясь, надзиратель ведет меня в камеру, и тут начинается жесть. Пока шагаю по коридору, отморозки высовывают ублюдские рожи сквозь решетку и шипят как гиены:
— У-у-у-у, какая сладкая блондиночка к нам пожаловала…
— Малыш, твоя попка такая же сладенькая, как лицо…
— Сегодня я трахну тебя, белая сучка…
Меня словно поглощает вакуум небытия. Мозг абстрагируется от здешней реальности, и я больше никого не слышу, только звон в ушах как при контузии. А потом меня заталкивают в камеру и хлопком закрывают за спиной решетку. Вот она новая жизнь, Явор, будь как дома. Тягостные мысли заполняют пока еще незамутненный разум, но скоро его не будет. Я точно это знаю, иначе мне не выжить.
В полдень дверь моей камеры открывается.
— Спускайся на обед, белобрысый, — небрежно бросает надзиратель и уходит.
Непроизвольный вздох вырывается из груди. Перед выходом цепляюсь и висну на решетке, ловко раскачиваясь, отрываю руки от трубы и приземляюсь уже в коридоре. Отряхиваю кисти, нервно разминаю шею и направляюсь в столовую. Драться мне не впервой, но чувствую, сегодня может быть моя самая кровавая битва.
В столовой беру поднос и подхожу к раздаче. Передо мной возникает миска с неприятным содержимым… бобы вперемешку с сельдью. От одного запаха блевать охота, но если хочу выжить, я должен есть. Нужно воспринимать это как топливо. Беру кусок несвежего хлеба и чашку с жидкостью, которая отдаленно напоминает компот.
Пока ищу свободное место, ловлю на себе презрительные взгляды шакалов. В окружающей атмосфере ощущается напряжение, сдавливающее меня в невидимые тиски. Я должен забыть, что такое страх. Но отчуждение не позволяет мне расслабиться. Я чужой. А чужаков нигде не любят.
— Иди сюда, Чуб, — окликает меня уже знакомый хриплый голос. Нахожу глазами того самого старикашку. — Иди сюда, парень, — машет рукой.
Не раздумывая, пикирую к нему как истребитель. А когда присаживаюсь за стол, мне становится немного легче.
— Спасибо, — сипло срывается с пересохших губ, и я тут же припадаю к компоту из сухофруктов.
Однако жидкость застревает в горле, когда на плечо опускается грубая рука, пригвождая меня к месту. По лицу седого соседа понимаю, что ничего хорошего это не предвещает. А еще я ненавижу, когда меня трогают без моего согласия. Как он там сказал? Бить первым?
Ловко перехватываю волосатую конечность и протыкаю насквозь вилкой, прибивая прямо к столу, прежде чем на поверхность брызгает вонючая кровь.
— А-а-а, сукин ты сын! — пронзает со спины разъяренный рев, и в то же мгновение меня рывком скидывают со скамейки.
9
Глазами судорожно рыскаю по помещению, оценивая всю тяжесть ситуации. Упырь, которому я поранил руку, летит в мою сторону и одним ударом укладывает на боковую. По габаритам он шире меня в плечах и выше на голову. Но это не мешает мне занять доминирующую позицию. Заламывая мясистую руку шакала, выворачиваю ему пыльцы в противоположную сторону. До упора. До мерзкого, режущего слух, хруста.
— А-а-а, — издает очередной вой его гнилой рот, но сломать ему челюсть не удается.
Неожиданно мне заламывают руки за спину, а после грубым рывком снимают с окровавленной туши и швыряют в толпу. Не успеваю сориентироваться в пространстве, как облаченный в кастет кулак рассекает мою щеку, отчего я окончательно теряюсь и болезненно падаю на спину.
Обжигающая струя крови мгновенно растекается по лицу, приводя меня в боевую готовность. Сейчас я не испытываю ничего, кроме ярости.
Приподнимаюсь, облокачиваясь на колени. Зло вытираю рукавом кровищу и лениво стряхиваю ее на пол. Сердце бьется с такой силой, словно костолом собрался выломать мне ребра. Я раздраженно сплевываю в сторону и обвожу окружающих пристальным взглядом. Пусть, суки, видят, что не боюсь их.
— Вставай, белобрысый ублюдок! — брызжа слюной, рычит перекаченный афроамериканец, чем-то напоминающий Кинг-Конга. Его черная как ночь кожа должна бы вселять ужас. Но все. Процесс запущен. Прожигающий мои вены адреналин полностью отключил функцию самосохранения. — Твой персональный ад начнется с меня, блондиночка, а затем каждый день тебя будут трахать в задницу все желающие. Я лично прослежу за этим. — Небрежно сплевывает под ноги и поднимает меня за грудки, но не успевает нанести удар, потому что я впиваюсь ему зубами в ухо и, несмотря на утробный рев, отгрызаю кусок. Из-за резкой боли его хватка слабеет, и он отталкивает меня, судорожно сжимая поврежденный орган, напоминающий окровавленный слуховой аппарат. — Пидор-р-р… — прерывая сдавленные стоны, орет негр, и вновь из его рта вырывается надрывной рык.
Я демонстративно выплевываю окровавленный кусок уха на белый пол и вульгарно сплевываю еще сгусток крови. Вот только гориллу это приводит в ярость, и он рывком бросается в мою сторону. В секунду сносит с ног и укладывает на лопатки. Его ноздри яростно расширяются, пока он обездвиживает меня, коленями прижимая мои руки к полу. Гневно заносит трясущийся кулак для удара, но внезапно возвышающаяся над нами громадина резко выворачивает его руку в другую сторону, вынуждая моего противника разразиться душераздиращим воплем, после чего давящая на меня тяжесть исчезает, позволяя пошевелиться. Медленно приподнимаюсь на локти и замираю.