Убей или умри! Оскал «Тигра»
Шрифт:
Ребята за прошедшие дни успели наладить свой быт, ходили гладко выбритые, подстриженные. Мне было безразлично, как я выгляжу, но добряк Херманн настоял на своем и простирал мой комбинезон, сплошь покрытый грязью и запекшейся кровью. Наше командование было далеко впереди, и тут нас никто не трогал. Каждый понимал, что мы вынесли и в каком состоянии находятся сейчас наши расшатанные нервы. Достаточно одной искры, и человек мог вспыхнуть, сорваться. Никому это не было нужно. Штабная шушера, чистенькие адъютанты и прочий тыловой ливер обходили нас стороной, не без основания опасаясь спровоцировать «психованного ветерана» — так они называли нас за глаза.
При мне был случай, когда унтер–офицер, занимающий непыльную должность адъютанта, был чудесным образом побит ветераном под веселый смех гренадеров. Я не расслышал, что сказал унтер, но, проходя мимо, он случайно споткнулся о спавшего прямо на земле изнуренного долгими боями пехотинца. Одетый в покрытую засохшей грязью форму, гренадер сливался с пейзажем, и не заметить его было проще простого. Адъютант, брезгливо воротя нос, смотрел на встрепенувшегося и ничего не соображавшего спросонья солдата, как на выброшенную вещь. По движениям его скривившихся пухлых губ я понял, что он произносит нечто оскорбительное. Гренадер удивленно выслушал унтера и медленно поднялся.
— Это ты кому все говоришь? — пробасил он. — Это я развалился, как свинья?
Унтер побледнел, как полотно, понимая, что не на того нарвался, сделал скорбное лицо и что–то промямлил.
— А мне твои извинения ни к чему, — сощурил глаза гренадер и толкнул адъютанта в грудь. Чистюля потерял равновесие и шлепнулся на задницу, подняв клубы пыли. Пехотинец уселся на унтера и здоровенными, как лопаты, ладонями принялся выдавать ему шлепки по лицу. Никто не вмешивался. Адъютант трепыхался, пытаясь вырваться, что в конце концов ему удалось. Он вскочил и тут же рванул с места, сопровождаемый громкими насмешками зрителей.
— И эта тыловая слизь будет мне такие вещи говорить?! — возмущался гренадер.
— Ты бы полегче, Франц, — подошел к нему другой пехотинец. — Настучит он на тебя, и в штрафную роту пойдешь.
— Там тоже люди воюют! — отмахнулся Франц. — Мне после прошлого боя уже ничего не страшно. Нас танками в окопах давили! Ты видел когда–нибудь, как твоего лучшего друга на гусеницу наматывает, а ты лежишь рядом и сделать ничего не можешь? Потому что танк в сантиметре от тебя, и вот–вот по тебе так же пройдется. И ты в землю зарываешься, потому что жить вдруг захотелось?! А?!
— Успокойся, — продолжал увещевать его приятель. Он схватил Франца за локоть, пытаясь утихомирить.
— Пусти! — вырвался тот. — Да я впервые за последние двое суток заснул! До этого даже спать не мог!
Минут через пять его все–таки удалось успокоить, и он снова свернулся на земле и уснул. Жизнь гренадера была удручающей. Нас, танкистов, хотя бы защищала броня, и шальная пуля нам не страшна при условии, что ты не высовываешься из люка по самые яйца. Хотя и в нашем положении были свои минусы. Постоянное нахождение в замкнутом пространстве давит на психику. Мы считали за счастье провести ночь снаружи танка. У многих бывали нервные срывы на этой почве. С другой стороны, прямое попадание снаряда превращает танк в братскую могилу. И ты не отползешь и не откатишься, как это может сделать простой пехотинец. Ты сидишь в трясущемся и раскачивающемся из стороны в сторону металлическом гробу, физически ощущая, как снаряды бьются о броню. В лучшем случае ты после боя выскакиваешь из люка и радуешься, что на этот раз пронесло, а в худшем — все, что осталось от тебя, — куски мяса, которые были когда–то преданным фюреру бойцом и защитником Фатерлянда, а теперь прилипают к раскаленной броне и медленно поджариваются, пока твоя душа мечется между раем и адом.
Ко мне подошел улыбающийся Зигель, рядом с ним бежала грязная и чем–то похожая на самого Томаса собака. Такая же худая, немного неуклюжая, она вилась у ног Зигеля и неотрывно обнюхивала оттопыренный карман его брюк.
— Привет! — коротко поздоровался со мной Томас.
— Откуда псина?
— Да вот, прибилась, — Зигель ласково погладил по голове собаку, та изловчилась и лизнула ему руку. — Смотрю — под танком сидит и поскуливает. Давай ее возьмем в экипаж?
— Чтобы гауптман Клог мне голову оторвал?
Псина подошла ко мне, предварительно глянув на Зигеля преданными глазами. Томас разрешающе кивнул, и собака принялась обнюхивать меня.
— Погладь, не укусит, — разрешил Томас.
Я потрепал пса по холке.
— Блохастый?
— Ты ему про своих вшей расскажи, а он тебе про своих блох, может, махнетесь, — ухмыльнулся наводчик. — Я его решил назвать Партизаном.
— Почему вдруг? — изумился я, убирая руку.
— Ну а кто он еще? — хохотнул Зигель. — Русских солдат тут нет, а он бегает, все вокруг вынюхивает, продукты наши таскает. Партизан и есть.
Словно соглашаясь на такое прозвище, пес звонко тявкнул.
— Вот видишь? — обрадовался Зигель и вытащил из кармана галету. — Смотри, фокус покажу.
Пес, завидев еду, сел, задрал голову и принялся энергично подметать землю хвостом. Зигель сделал движение, будто кидает галету, но не бросил ее. Пес дернулся, вхолостую клацнув зубами, потом посмотрел на Томаса недоуменными глазами и громко сглотнул.
— Не мучай животное.
— Сейчас, — сделав театральный жест, Зигель, как заправский иллюзионист, высоко подбросил галету. — Вуаля!
Партизан, до этого ни на миг не сводивший взгляда с руки, прыгнул и на лету поймал еду. Два энергичных движения челюстями, и галета отправилась перевариваться в желудок пса.
— Вот так, — раскланялся невидимой публике Томас, будто и не пес сейчас показал трюк, а он сам. — Давай возьмем, пропадет он тут на пепелище.
— Не мели ерунды, — отрезал я, хотя пес мне действительно понравился.
Было в нем что–то такое, чего мне не хватало. Может, уверенности какой–то, умения радоваться сегодняшнему дню. Вон, дали ему поесть, погладили, и можно дальше жить, а что после — видно будет.
— Ты лучше скажи, не узнал ничего про нового механика–водителя?
— Обещали сегодня прислать, — почесал затылок Зигель. — Говорят, толковый парень.
— Хорошо бы.
— Нашего Ланге никто не заме… — начал Томас, но осекся.
— Ладно, — махнул я рукой, давая понять, что я не девушка и не надо со мной миндальничать. — Это и так понятно.
— Пойду я, — сказал Зигель. — Там грязедавы в картишки дуются, надеюсь отыграть вчерашнее.
— Иди.
Томас повернулся, легонько хлопнул себя по ноге, подзывая пса и зашагал по дороге. Партизан преданно засеменил рядом с ним.