Убей или умри! Оскал «Тигра»
Шрифт:
Но врач после секундного колебания приглашающим жестом указал парню на машину.
Внутри «Кранкенпанцервагена» было достаточно места для экипажа, состоящего, как правило, из четырех человек: водителя, врача и двух санитаров. Кроме экипажа, там легко размещалось несколько легкораненых солдат и двое тяжелораненых на носилках вдоль борта друг над другом.
На верхних носилках уже лежал гренадер в бессознательном состоянии. Санитары сноровисто затолкали носилки с Клогом и полезли внутрь, пропустив вперед врача и механика. Водитель нажал на газ, машина сорвалась с места. У этих ребят сегодня было много работы, как, впрочем, и всегда во время боевых действий. Переваливаясь через воронки и ухабы, автомобиль направился в сторону тыла. На все было затрачено несколько минут, но для меня они показались вечностью.
Вокруг гремели взрывы, слышался пулеметный стрекот, сухие щелчки карабинов. Мы были так близко от смерти, что в любой момент санитарный автомобиль нам мог и не понадобиться. Я проводил взглядом удаляющийся «Кранкенпанцерваген», пожелав мысленно ребятам удачи и надеясь, что гауптман Клог выкарабкается.
Повернувшись, я побежал к «тигру», когда позади раздался страшный грохот. Понимая, что сейчас увижу, и оттого ужасаясь, я оглянулся.
Скорее всего, в «Кранкенпанцерваген» влетел дальнобойный снаряд, а может, и два сразу. Такое здесь тоже не редкость. От санитарной машины мало что осталось — искореженная, дымящаяся груда металла. Выжить в машине никто не мог.
ГЛАВА 15
Ко мне подбежал Зигель и принялся трясти за плечи:
— Быстрее! Их не вернуть! Иначе мы сами сейчас превратимся в кучу окровавленного тряпья!
Очнувшись от оцепенения, я пулей взлетел на башню.
— Мартин, заводи! Давай!
Наша рота обезглавлена, и пока никто из командиров взводов не взял на себя руководство, я решил действовать по прежнему плану, двигаясь вперед и обстреливая противника. Бой шел жестокий, вокруг снова творилась жуткая неразбериха. Наши и вражеские танки перемешались, повсюду сновали русские пехотинцы и гренадеры Вермахта, сходясь в рукопашную, убивая друг друга. Нам приходилось использовать все свое мастерство, чтобы не попасть в собственных солдат.
Вспомнил вдруг, как ремонтники из мастерской рассказывали, что в начале операции «Цитадель» наши артиллеристы, не разобрав, палили по «пантерам», путая их с русскими «тридцатьчетверками». И виной тому был чертов режим секретности, спешка, с которой ввели в бой «пантеры», и некомпетентность некоторых наших начальников. Танки действительно издали были похожи, а в этом проклятом дыму и с двух метров ничего не разобрать.
Сколько глупых смертей! Люди гибли не от рук врагов, они попадали под обстрел своих. Дерьмовое взаимодействие между подразделениями, где каждый командиришка — напыщенный индюк, мог вообразить себя маленьким царьком. Таких командиров, как Клог, в армии всегда мало. Что с нами происходит?! Что с нами сделала эта ненасытная жажда прибрать к рукам весь мир, эта расовая истерия, эти ребята в черной форме, свирепствующие в захваченных деревнях?! Стройная, годами выкристаллизованная система давно дала сбой. Я уже не понимал, зачем мы здесь?! За что погибаем?! Не знал, кто мне друг — а кто враг?! Руди Винтерманн? Мы вместе на этих бескрайних русских полях хотим совершить перелом в войне, но Руди мне противен как человек, как личность. «Всех сжечь!» Кого сжечь? Сжечь ту русскую бабку, которая ледяной зимой приютила нас, дала кров, устроила на ночлег, спасла от обморожения и смерти? Да, парни из СС сожгут ее походя. А великолепный Бруно Фишер, герой–любовник?! История с Эрикой, женщиной, носившей под сердцем его ребенка, не выходила у меня из головы! Рецепт Бруно прост — сапогом в живот да посильнее. Бей! И это мои товарищи по оружию?! Иваны беспощадны, они рвут зубами, но они на своей земле!
Я благодарен Господу, что мне хотя бы повезло с экипажем: предприимчивый, но очень добрый ефрейтор Томас Зигель, башенный наводчик; заботливый, как родная мать, унтер–офицер Вилли Херманн, стрелок–радист; внешне грубоватый, но в душе мягкий обер–ефрейтор Хуберт Шварц, заряжающий. Они настоящие друзья, и они все еще остаются людьми. Стараются ими оставаться, по крайней мере. Они, как и я, оказались здесь по чьей–то чужой воле. Хотят ли они воевать? Конечно, нет. Им сказали, что они солдаты, и у них есть долг перед родной страной. Отдай долг или умри в лагере. Но что есть моя родная страна?! Моя земля, где жили мои предки, или бесноватый вождь с непомерными амбициями?!
Бой разгорелся с новой силой. Камнем преткновения стал небольшой участок земли. Ничего особенного, если смотреть со стороны, но здесь была весьма удачная позиция, чтобы закрепиться надолго. Если мы возьмем ее, выбить нас будет очень сложно: множество противотанковых рвов и ежей, отлично продуманная система траншей с похожими на паутину ответвлениями в разные стороны.
Чуть правее нас шли «пантеры» тридцать девятого полка. В очередной раз атака русских захлебнулась, и пока мы одерживали верх. Я искренне надеялся, что Господь не видел того, что происходило здесь. Смерть собирала богатый урожай. Мы ехали по трупам, части тел забивались между траками и опорными катками.
Но мне сегодня благоволила Удача! Дух перехватило, когда я вдруг заметил «триста третьего»! Они еще живы, их миновала участь многих танков в эти жаркие дни. Они еще живы, но лишь для того, чтобы я смог уничтожить их!
В очередной раз я подивился мастерству и профессионализму экипажа этой русской машины. «Триста третий» находился чуть в стороне, соблюдая дистанцию, дабы не схлопотать снаряд, но при этом направлял всю свою огневую мощь, стреляя по нашим «трешкам» и «четверкам», которые были ему по зубам. Механик–водитель этого танка мастерски использовал любое прикрытие для защиты, и машина постоянно находилась в движении.
— Мартин, бери правее! — приказал я водителю. — Ориентир — русский танк на два часа!
— Понял! — был ответ.
Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди. Я чувствовал, что в этот раз мы не упустим нашу «добычу». Мы не имели на это права. Поквитаться за Отто и Карла, вот чего я хотел сейчас больше всего на свете.
Отто спас меня в сорок втором. Спас, рискуя собственной жизнью, и я был благодарен ему. Мой танк горел. Наша колонна попала в жуткую передрягу на дороге. Это была классическая западня. Русские из засады подбили первую машину, а потом последнюю, не дав нам возможности маневрировать на узкой дороге. Далее они планомерно начали истреблять остальные машины. В этом огненном аду мы спасали свои жизни, выпрыгивали из люков, попадая под пули автоматчиков и снайперов. Кто–то пытался укрыться за бронетехникой, но советская артиллерия лупила по машинам, превращая их в огненные факелы.
Я вывалился из танка ровно за секунду до того, как он взорвался. Остальные ребята поджарились в огне. Творилось нечто невообразимое. Никто не знал, куда бежать и где прятаться. Свинцовый дождь поливал дорогу, людей косило десятками. Стоны, крики — все смешалось в какофонии смертельной музыки.
Я куда–то полз, пытаясь найти укрытие, спастись от града пуль. Мне хотелось лишь одного — выжить в этом безумии. Мертвецы валялись повсюду, я укрывался за их телами и видел, как в них вгрызаются русские пули. Знал, что долго удача мне не будет сопутствовать, рано или поздно свой кусок свинца я тоже получу. Кроме дикого желания выжить, больше ничего мной не владело.
Два попадания я не почувствовал. Не до того мне было. Только когда мое тело онемело и стало тяжело передвигаться, я понял, что в меня попали. Две пули — одна в левую голень, вторая — в район поясницы. Я хотел укрыться под выгоревшей машиной, но тщетно. Ноги меня не слушались. На холме засел русский пулеметчик, и он видел меня. Еще немного, и он бы меня добил.
Вдруг какая–то сила резко рванула меня вверх и отбросила в сторону. Это был Отто Рау. Он подбежал ко мне, схватил под руки и стянул в канаву, прикрывая собой.