Убей, укради, предай
Шрифт:
– А если хана мне, тогда и тебе хана. – Черный клевал носом. – А эт-того допустить нельзя! – Пауза, конец которой ознаменовался коротким всхрапыванием. – Н-ни в коем случае нельзя… Д-допустить, в смысле…
Турецкий. 12 сентября, 13.10
В Центральной клинической больнице ждали хорошие новости.
– Чеботарев пришел в сознание, – сразу сказал лечащий врач, не дожидаясь вопроса Турецкого, – сорок минут назад. Уже и президент звонил, справлялся, как он себя чувствует.
– Ну и как Степан Степаныч себя чувствует? – оживился Турецкий. – Заговорил?
– Спросил, что же, собственно, произошло, как он попал к нам и как долго был без сознания.
– Вот черт! Он хоть что-нибудь помнит про взрыв и вообще что происходило девятого и десятого числа?
– Нет, но я полагаю, вспомнит. Может, завтра, может, послезавтра.
– А может, сегодня?
– Вы желаете с ним говорить прямо сейчас? – слегка нахмурился врач. – Непременно? – Впрочем, нахмурился он, кажется, только чтобы сдержать улыбку.
– Да! – У Турецкого руки зачесались, захотелось во что бы то ни стало использовать неожиданно представившуюся возможность. – Это важно чрезвычайно! – Для большей убедительности он подался вперед, приблизился вплотную к лицу доктора и добавил, понизив голос, глядя прямо в глаза: – Будут. Еще. Жертвы. Медлить недопустимо!
– Смерти подобно. – Врач снова усмехнулся, но глаз не отвел. – Да я лично не возражаю.
– Подождите, – спохватился Турецкий, – а что с секретаршей Чеботарева?
– Цветовой? Из реанимации ее перевели в обычную палату, но у нее сложный перелом челюсти и, кроме того, частичная амнезия, вызванная шоком.
Над чем смеялся лечащий врач Чеботарева и почему он так легко разрешил свидание, даже не предупредив, что больного нельзя переутомлять, Турецкий понял буквально через минуту: подступы к отделению интенсивной терапии были блокированы многочисленной охраной. Сущий бред, если учесть, что территория ЦКБ охраняется не хуже чем Кремль. Удостоверение сотрудника Генпрокуратуры не возымело никакого действия.
– Нельзя! – грубо заявил ему совсем молодой парень, даже не обратившись за указаниями по инстанции. – У меня прямое распоряжение президента. Никого!
Какого именно президента, выяснить не удалось.
Настаивать Турецкий не стал в виду явной бесполезности. У палаты Цветовой караул отсутствовал – и так слишком много чести для секретарши (хоть и чеботаревской): лечат в ЦКБ, еще и денег небось не возьмут.
«Важняк» осторожно постучал и, не получив ответа, приоткрыл дверь. Пациентка не спала, смотрела на него большими перепуганными глазами, надо признать очень большими зелеными с длиннющими пушистыми ресницами. И вообще, даже уродливые шины в пол-лица не могли скрыть, что женщина удивительно красива.
Турецкий присел на стул у кровати:
– Выздоравливаем?
Она попыталась незаметно дотянуться до кнопки вызова врача и, увидев, что визитер все-таки заметил ее движение, еще сильнее испугалась.
– Не волнуйтесь, – как можно мягче сказал Турецкий, – я из Генпрокуратуры, просто зашел узнать, как вы себя чувствуете. Если не хотите говорить сейчас, я зайду в другой раз.
Цветова, кажется, успокоилась и закрыла глаза. Турецкий воспринял это как согласие пообщаться.
– Вы помните, что случилось утром десятого?
Из– под пушистых ресниц выкатилась слеза, потом вторая, третья, дальше слезы хлынули бурным потоком. Поговорили, называется. Чувствуя себя последним садистом, Турецкий поспешил удалиться.
В кармане ожил телефон. Это был Грязнов:
– Саня, ты просил вычислить официанта, который нас вечером обслуживал, что рюмку твою разбил, помнишь?
– Еще бы! – с чувством сказал Турецкий. – Но только это и помню.
– Короче, нет там такого официанта.
– Как – нет?!
– А вот так. Он на подмене работал. Три дня по объявлению.
– А как же фамилия, паспортные данные? Его же должны были как-то зафиксировать, черт побери?!
– Все липа. Пичугин чисто работает. Я, конечно, составлю фоторобот, но дело дохлое, и, даже если предположить, что поймаю парня, предъявить ему будет нечего. Мои соболезнования.
Из ЦКБ он отправился к экспертам-криминалистам. Несмотря на отсутствие высочайших повелений, экспертизу сделали быстро, чтобы не сказать стремительно – сработала магия имени: сам Чеботарев – это вам не хухры-мухры.
– В первую очередь меня интересует заряд, – сказал Турецкий. – Я должен знать определенно: его хотели убить наверняка, и тогда ему просто неслыханно повезло? Или его хотели только испугать, не причинив особого вреда, а ему, наоборот, – крупно не повезло? Или работал все-таки непрофессионал: заряд был промежуточной мощности и результат зависел от случая?
– Работал профессионал, – не задумываясь, ответил Лагутенко, – как я вам сразу сказал. Во-первых, взрыватель ртутный, ювелирная работа, взвелся при открытии портсигара и тут же сработал: очень высокая чувствительность. Технически гораздо проще сделать взрыватель, который взведется при установке и сработает от сотрясения, но это менее надежно: открывал портсигар наверняка только Чеботарев, а, например, передвинуть мог кто-то другой. Дальше…
– Извини, что перебиваю, – вставил Турецкий, – почему использовался именно ртутный взрыватель?
– Потому что в руках профессионала это весьма надежная штука. Дальше – заряд. Взрывчатка C-4, пластиковая, тоже, заметьте, забава не для начинающих пироманов, и главное – направленный взрыв. Заряд имел форму параболоида, размер строго выверен с учетом скорости детонации, в результате на одну десятую поверхности фронта ударной волны пришлась почти половина энергии взрыва. Чеботарев остался жив действительно чудом: насколько я понял, портсигар открыл не он сам, а его посетитель, причем совершенно неестественным образом: замком от себя. Чеботарев при этом находился раза в четыре дальше от портсигара, чем должен был, открывай он его самостоятельно. Мощность взрывной волны убывает приблизительно пропорционально квадрату расстояния. Значит, сила удара составила, грубо говоря, одну пятнадцатую от запланированной. Ну, как вы сами считаете, его хотели убить или только попугать?