Убежать от тирана
Шрифт:
– Я с тобой согласен.
– Поклянись мне, что ты его не убьешь? Данечка, я не за него боюсь. Если ты его убьешь, значит ему удастся разрушить нашу жизнь. Ты это понимаешь?
Лада с такой тревогой заглядывала мне в глаза, что я точно понял – чего-то не знаю.
– Дюймовочка! У тебя есть доказательства того, что Омар убил моего отца? – севшим голосом спрашиваю я и понимаю, что да.
– Я тебе не сказала всей правды. У меня есть его дневник, где он восхищался собой и торжеством над врагами. Это за ним я сразу по приезду поехала
Она нервно покусывала губы, а в глазах стали собираться маленькие озерца слез. Глупышка! Еще бы я ее не простил! Мой самы родной человечек. Мой храбрый воробышек. Вот почему она с меня стребовала клятву! Да, если я не сдержусь, испорчу все. Я, думаю, он лично хочет присутствовать при моей кончине и, наверняка, скажет кое-что интересное, за что его можно будет уже привлечь к ответу.
– Дань, он получит свое, я,уверена. Главное, чтоб ты не пострадал.
Дальше все развивалось, как в кино.
Аллергическая реакция развивается сразу же, поэтому я, как настоящий умирающий, падаю на пол, в зоне видимости камеры и судорожно хватаюсь за горло. Под руководством Олега меня разрисовали под покойника в бело-голубом стиле Гжели - синюшные губы, почти белое лицо.
Жаль, конечно, что у меня за плечами нет даже школьной самодеятельности, так что придется положиться на интуицию. И еще я поклялся себе, что буду слушать надгробную речь Омара как сцену в театре и не поддамся искушению придушить его. Три. Два. Один.
Дверь распахивается, как взрыв петарды.
– Пошла отсюда!
Я понимаю, что он вытолкнул Милку на лестничную площадку.
– Милка, Милка, - сдавленным голосом хриплю я, чтоб, не дай Бог, он не заперся в ванную, где шпротами притиснувшись друг к другу, ждут своего часа трое крепких полицейских, Олег и Дюймовочка, наотрез отказавшаяся покинуть меня на время операции.
– Таблетку, - подкатываю глаза и дышу, как паровоз, насилуя легкие.
– Сейчас, сынок! Сейчас. Я дам тебе таблетку. Только сначала посмотрю, как ты корчишься. Надо же! Точно как папаша.
– Ты что…, хрип, видел…, хрип ….как отец умирал и не помог ему? – я задерживаю дыхание, чтоб потом натуральней поймать живительный глоток воздуха.
– Нет, сынок! Как раз я помог ему! Насыпал в кашу того же порошочка, от которого у тебя начался анафилактический шок и наслаждался самой прекрасной картиной, - Омар мерзко рассмеялся, а я принялся хвататься за горло, за грудь, чтоб только не подхватиться и не схватить за горло его.
– По-че-му?! – снова задыхаюсь.
– По-то – му, - подражая мне, цедит слово по слогам, - потому что я ненавидел его, ненавидел твою мать, которая сделала неправильный выбор, ненавижу тебя и считаю, что ты родился назло презервативу.
– Что … с мамой? – сам Станиславский мне бы аплодировал стоя. Изображаю последние минуты агонии, так как занавес можно опускать. Он признался в одном убийстве, покушении на второе, а насчет мамы его следователи сами добьют. Но не могу допустить, чтобы процесс возмездия прошел без моего участия.
– Посмотри мне в глаза, - еще один хрип и да!
Омар склоняется к моему лицу и тут же получает зубодробительный в челюсть. Самооборона.Я ж до усрачки типа его испугался.
Вот теперь занавес.
Жалкой окровавленной квашней Омар сполз по стеночке. На его разбитом лице отпечаталось недоумение. Скользкий, изворотливый, жестокий, привыкший успешно дергать за ниточки, он не мог понять, как его идеальный план провалился.
– Ты как?! – прохрипел он.
– Если ты спрашиваешь, как здоровье, спешу огорчить, оно прекрасно, если тебя интересует, как тебя вычислили, то пусть интересует и дальше. Считай, тебя наказали Высшие силы. Кстати, если б учил японский, то знал бы, что мое имя звучит как Камикото и переводится Божий суд. Как то так.
Доблестные блюстители порядка защелкнули на нем наручники, и я отвернулся. Не то что бы я не мог вынести его горящего ненавистью взгляда, нет. Мне было противно до омерзения.
Олег ободряюще хлопнул по плечу.
– Брат, все закончилось. Никакие деньги ему не помогут. Обещаю, в тюрьме его ждет теплый прием. Макс сделал несколько атмосферных фотошопов, на которых наш далеко не юный друг предается содомским утехам. Сам понимаешь, в тюрьме мужеложество оценят.
– Спасибо вам. Но даже не могу сказать, что меня это радует. Знаешь, такое чувство, будто он, как скунс, забрызгал все здесь своей дрянью. Так мерзко на душе. Надо срочно клининг вызвать. А вы что там с моей Ладкой сделали?
– Сидит на унитазе.
– В смысле? Что с ней? – апатию и усталость как рукой сняло.
– Да в прямом смысле. Закрыла крышку, постелила полотенце, чтоб не жестко было, сжала кулачки и сидит, не шелохнувшись. Я ей хотел успокоительное вколоть перед началом операции, но она отказалась.
Я рванул в ванную.
Перепуганное, напряженное личико моей Дюймовочки заставило мигом позабыть обо всем. Я присел на корточки и взял ее руки в свои.
– Все маленькая. Все закончилось. Скоро можешь подавать на развод. Но уже сейчас ты моя. Только моя. Пойдем чего-нибудь выпьем. Мне, кажется надо.
Она молча кивнула и обвила руками мою шею.
– И ты только мой.
– Девочка моя! Анютка под присмотром, здесь мне быть пока не хочется. Давай рванем на природу. Мы ведь с тобой ни разу не были наедине.
– Давай!
Вопрос «побыть наедине», кажется, заботил не только нас. Зайдя на кухню, мы застали весьма любопытное зрелище. Милка, надо отдать ей должное, сразу начала хозяйничать. Замывая кровавые пятна на полу, она эффектно двигала попой. Не знаю, подумала или нет, что одна из самых возбуждающих картин – это женщина, моющая полы без швабры.