Убежище
Шрифт:
Корбен подошел очень близко.
Он почти чуял притаившегося где-то хакима, нетерпеливо ждущего, когда верные псы пригонят к нему его вожделенную добычу. Необходимо выманить его из норы, и сделать это можно при помощи иракского торговца. У него определенно есть то, чего жаждет хаким. Торговец и есть та ниточка, которая укажет на местонахождение реликвий, и главное — он находится еще здесь, в городе, наверняка где-то прячется. Вопрос в том, как его найти, опередив людей хакима.
Значит прежде всего нужно выследить торговца — если он еще не сбежал, что вполне возможно, принимая во внимание угрожающую ему опасность. Корбен тщательно поразмыслил и снова потянулся к папке Эвелин. Там лежало несколько старых фотографий, запечатлевших те самые раскопки, и на некоторых Эвелин была запечатлена вместе с рабочими, местными арабами. Вполне вероятно,
Зато это знала Миа.
Нужно будет спросить ее. Корбен предпочел бы обойтись без нее — девушка и без того чересчур много перенесла за последние сутки, — но слишком высоки были ставки, да и Миа уже все равно оказалась втянутой в кошмарную историю. Ему придется как следует позаботиться о ее безопасности, что будет нелегко, учитывая силы противника.
На столе затренькал телефон и прервал его размышления. Он посмотрел на определитель и снял трубку. Звонил посол.
Глава 25
Эвелин оглядела камеру, куда ее водворили, и ее охватил ужас, смешанный с полным отчаянием.
Внешне маленькое помещение оказалось лучше, чем она ожидала. Оно нисколько не походило на грязные сараи с нагло шныряющими по голому полу крысами, где, судя по описаниям в газетах, содержали похищенных заложников в 1980-х годах. А это помещение скорее напоминало палату типичной для Среднего Востока больницы. Точнее, не обычной больницы, а сумасшедшего дома.
Потолок, стены и пол были окрашены белой краской. На кровати, правда, весьма узкой и с привинченными к полу ножками, имелась настоящая постель с матрасом, простыней, подушкой и одеялом. Присутствовали даже унитаз и небольшой умывальник, и то и другое в рабочем состоянии. Комнату освещали довольно резким светом два люминесцентных светильника в виде трубок, от которых исходило тихое, но назойливое жужжание. Однако облегчение, которое Эвелин могла бы почувствовать, оказавшись в довольно приличном на первый взгляд помещении, сводили на нет два важных момента. Во-первых, отсутствие окна. Во-вторых, она заметила в толстой металлической двери — причем без ручки — маленький зеркальный глазок, дававший тюремщикам возможность незаметно для нее заглядывать внутрь. Словом, атмосфера места заключения вызвала у Эвелин такую же острую тревогу и упадок духа, как и любая другая камера, о которой ей приходилось читать в газетах, только подругам причинам. Относительный комфорт намекал на предстоящее ей длительное пребывание в его стенах, а клиническая чистота и аскетичность обстановки наводили на самые страшные мысли.
Жгучая боль в венах уже совсем прошла. Эвелин медленно провела ладонью по руке с закатанным рукавом, продолжая удивляться отсутствию каких бы то ни было последствий этого… Как он назвал инъекцию? Она забыла, как он тогда выразился, зато с возмущением вспомнила, с каким трудом выговаривала слова, когда под воздействием укола стала выкладывать ему все, что знала. Она чувствовала себя слабой, беспомощной, а главное — невероятно униженной. За долгие годы жизни на Среднем и Ближнем Востоке ей не раз приходилось оказываться в тяжелейших ситуациях, и она всегда гордилась той твердостью духа, которая помогала ей справляться со всеми бедами. Но последние несколько часов уничтожили ее уверенность в своих силах. Бесстрастный тюремщик в считанные секунды превратил ее в жалкое, запуганное существо, и это обжигало ее душу такой же нестерпимой болью, как едкая жидкость, безжалостно введенная в ее вены.
Хуже всего — она так и не понимала, что же стало причиной ее похищения.
Изучение найденных в Эль-Хиллахе подземных камер не дало результатов: подававший надежды след внезапно оборвался там же, где и начался, а с ним закончилась и ее любовная история.
Когда Эвелин окончательно оправилась от потрясения, вызванного неожиданным отъездом Тома, она стала упрекать себя. Зачем она так глубоко и легкомысленно отдалась страсти, не обратив внимания на некоторые настораживающие моменты! С другой стороны, он оставался для нее закрытой книгой. За короткое время их связи она постоянно чувствовала: в нем происходит какая-то внутренняя борьба, но смысла и причин ее понять не могла. Правда, довольно вскоре она отчетливо поняла — он с ней не совсем откровенен, что-то утаивает. И ее водворение в страшную камеру подтверждало ее прежние подозрения. В то время она чувствовала, во всяком случае, надеялась, что его сдержанность не является следствием обычного пошлого обмана. То есть что у него есть жена, от которой он сбежал, желая хоть на время отвлечься от утомительной скуки семейной жизни. Эвелин испытала бы тяжелое разочарование, если бы это оказалось именно так. Но когда однажды она решилась коснуться этой темы, он легко и непринужденно перевел разговор в иное русло. Он испытывал по отношению к ней глубокие и искренние чувства — он сам в этом признался. Она, конечно, знала, что мужчины часто лгут женщинам, но интуитивно чувствовала: относительно него не обманывается. Она до сих пор помнила его счастливые и правдивые глаза, когда он признался ей в любви, но то, что он смог вот холодно и решительно расстаться с ней, было выше ее понимания.
Она будто слышала его голос, как если бы он сейчас стоял рядом и шептал ей на ухо: «Я не могу остаться, нам не суждено быть вместе. И не потому, что у меня есть другая женщина. Ах, если б дело было только в этом! К сожалению, здесь другая причина, о которой я не могу, не имею права тебе сказать. Но знай; будь у меня хоть малейшая возможность остаться с тобой, я ни за что ее не упустил бы!»
И после таких слов он ушел, ушел навсегда.
Ушел, оставив Эвелин в ужасном состоянии. Нужно было как-то жить дальше и постараться забыть его, пережить разлуку, тем более тяжкую, что она была необъяснимой и — по крайней мере по ее убеждению — несправедливой. Ей предстояло одной растить ребенка, о скором появлении которого он не подозревал. Она родила девочку и, когда та подросла, солгала ей, что отец ее умер.
С этой ложью она жила уже тридцать лет, и даже сейчас при мысли об этом у нее больно сжалось сердце. Ей тяжело было обманывать дочь, но если бы Миа узнала, что ее отец жив, она непременно стала бы его искать, а этого Эвелин не могла допустить. Он совершенно ясно дал ей понять — он не желает обременять себя семьей, следовательно, Миа ожидало бы болезненное разочарование.
Слава Богу, что она сумела скрыть от хакима, что Миа — дочь Тома. Он еще не установил связь между ними, не спрашивал об этом. Эвелин с содроганием поняла: если бы он спросил, она наверняка не смогла бы утаить от него эту тайну. И тогда он стал бы преследовать и Миа, о чем страшно было даже подумать.
Маленькие победы. Сейчас они были единственным, что ее поддерживало.
Какие-то звуки за стенами камеры привлекли ее внимание. Тяжелые шаркающие шаги по каменному полу.
Она подошла к двери и попыталась заглянуть в глазок, но увидела лишь отражение своего лица. Тогда она прижалась к двери ухом и стала напряженно вслушиваться. Вскоре раздался скрежет отодвигаемой щеколды, скрежет ключа в замке, послышались какая-то возня и крик, от которого у нее мороз пробежал по спине. Отчаянный, умоляющий плач маленького мальчика. Жалобный вой был оборван сердитым окриком мужчины, приказавшим ему замолчать, и звуком пощечины, за которым последовал детский вскрик. Она уловила слухом приглушенный плач, но тут дверь со стуком захлопнулась, и щеколда со стуком встала на место.
Эвелин считала секунды, с бешено стучащим сердцем дожидаясь, когда уйдет этот человек, раздумывая, не попытаться ли установить связь с этим пленником. И вдруг подумала: а что, если здесь содержатся и другие заключенные? Она понятия не имела, что это за здание, кто здесь находится. Ее вели сюда с головой, замотанной в какой-то черный мешок, который сняли только в камере. И мысль о том, что здесь могут быть и другие пленники, испугала ее еще больше.
Она решила рискнуть:
— Эй! Там есть кто-нибудь? — Ее шепот отозвался эхом в тишине.
Ответа не последовало.
Она повторила свой оклик, на сей раз громче и отчаяннее, но безуспешно.
Ей показалось — вдалеке кто-то плачет, но бешеный стук сердца заглушал звуки. Выждав несколько минут, она снова окликнула возможных соседей, но ответом ей стала мертвая тишина. Эвелин совсем упала духом и, дрожа всем телом, села на пол, охватив голову руками и стараясь разобраться в окружающем ее кошмаре.
Она вспомнила лицо человека в белом халате, когда он смотрел на нее, слушая ее рассказ. Упоминание о Томе явно вызвало у него острый интерес. Он начал подробно расспрашивать о нем. Слушал очень внимательно, делая пометки в своем блокноте и важно кивая. Инстинкт ее не подвел. Ей не следовало говорить про Тома, но нестерпимый огонь, полыхающий в венах, заставлял ее покорно отвечать на все вопросы проклятого инквизитора.