Убиенный поэт
Шрифт:
Вскоре Макарея заметила, что понесла от Вьерселена Тигобота.
«Досадно, — подумала она сначала, — но медицина шагнула вперед. Когда захочу, избавлюсь. Ах, этот валлонец! Зря он трудился. Не воспитывать же Макарее сына бродяги? Нет, нет и нет, я приговариваю к смерти этот зародыш. Я не хочу сохранять даже в спиртовом растворе этот плод дурного происхождения. А ты, животик, если бы ты только знал, как я люблю тебя с тех пор, как поняла, какой ты хороший! Что? Ты согласен носить бремя, найденное
Что я говорю, о живот мой? Ты коварен, ты разлучаешь детей с их отцами. Нет! Я тебя больше не люблю. Нынче ты всего лишь набитый мешок, о мой живот с улыбающимся пупком, с мягкой бородкой, о мой эластичный, гладкий, выпученный, недужный, круглый, шелковистый, облагораживающий живот! Ибо ты облагораживаешь, я и забыла об этом, о мой живот, что прекраснее солнца! Ты облагородишь также и ребенка валлонского бродяги, ты и впрямь стоишь бедра Юпитера. Какой ужас! Еще чуть-чуть, и я бы истребила дитя благородной породы, мое дитя, которое уже живет в моем обожаемом животе!
Она резко распахнула дверь и позвала:
— Мадам Деан! Мадемуазель Баба!
Загрохотали двери и задвижки и прибежали хозяйки Макареи.
— Я беременна! — вскричала Макарея. — Я беременна!
Ее нежная плоть расположилась на кровати, Макарея раздвинула ноги. Талия у нее была узкой, а бедра широкими.
— Бедная малышка, — сказала мадам Деан. Она была кривая на один глаз, усатая, кособокая и хромая. — Бедная малышка, вы и не знаете, что вас ждет. После родов женщины становятся похожими на оболочку майских жуков, которая хрустит под ногами прохожих. После родов женщины превращаются во вместилище всяческих болезней (взгляните на меня!), в яичные скорлупки, полные жребиев, заклятий и прочих чудес. Ай-ай-ай, славно же вы потрудились!
— Глупости! — сказала Макарея.— Иметь детей — это долг всякой женщины, и я знаю, что обычно это очень хорошо влияет на их здоровье, как физическое, так и моральное.
— С какой стороны у вас болит? — спросила мадемуазель Баба.
— Да замолчите вы! — сказала мадам Деан. — Сходите лучше за бутылочкой «Спа» и заодно принесите рюмки.
Мадемуазель Баба принесла настойку. Они выпили.
— Вот так-то оно лучше,— сказала мадам Деан,— после такой встряски мне надо было прийти в себя.
Она налила себе еще рюмочку настойки, выпила, а оставшиеся капли слизнула языком.
— Представьте себе, — сказала она затем, — представьте себе, мадам Макарея... клянусь всем святым, и мадемуазель Баба тому свидетель, что впервые подобное случается с моей жиличкой. Не бывало такого, хотя бывали всякие. Луиза Бернье, которую прозвали Камбала, потому что она была плоская; Марсела Карабинерша (ее наглость была сногсшибательна!); Христиана, та, что умерла в Христиании от солнечного удара, словно таким образом солнце хотело отомстить за Христа; Лили де Меркёр, известное имя (ясно, что не ее), да к тому же такое простецкое для шикарной женщины, пишется «Меркёр», а она всегда говорила, сложив губы куриной гузкой: «Надо произносить „Меркюр"». И знаете, тем и кончилось, ее заполнили Меркурием, как градусник ртутью. По утрам она спрашивала: «Какая сегодня будет погода?» А я ей всегда отвечала: «Вам это должно быть известно лучше, чем мне...» И никогда, ну вот никогдашеньки они у меня не беременели.
— Ну и что? — сказала Макарея. — Я тоже еще никогда. Дайте мне лучше пару советов. Только покороче.
Она поднялась с места.
— О,— вскричала мадам Деан,— до чего у вас зад красивый! Какой свеженький! И какой белоснежный! А полнота! Мадемуазель Баба, мадам Макарея наденет халат. Подайте кофе и принесите заодно черничный пирог.
Макарея надела рубашку и халат с поясом из шотландского шарфа.
Вернулась мадемуазель Баба; на большом подносе она принесла чашки, кофейник, кувшин с молоком, горшочек с медом, тартинки с маслом и черничный пирог.
— Хотите хороший совет? — сказала мадам Деан, вытирая тыльной стороной руки кофе с молоком, который тек по ее подбородку. — Ребенка надо крестить.
— Я это непременно сделаю, — сказала Макарея.
— Мне даже кажется, — сказала мадемуазель Баба, — что лучше было бы окрестить его сразу, как родится.
— И верно, — с трудом проговорила мадам Деан, у которой был полный рот, — мало ли что может случиться. Кормить будете сами, а вот если бы я была из ваших и у меня было бы денег, как у вас, я бы постаралась перед родами съездить в Рим, чтобы получить благословение Папы. Ваше дитя никогда не познает отцовских ласк и наставлений, ему не произносить сладкого слова «папа». Так пусть хоть благословение Папы Римского всю жизнь будет при нем.
И мадам Деан принялась хлюпать, словно выкипающий горшок. Макарея пролила столь обильные слезы, что это было похоже на китовый фонтан. А про мадемуазель Баба можно сказать одно: с синими от черники губами она все рыдала и рыдала, да так, что рвущиеся из ее груди рыдания чуть было не повредили ее девственности.
Сорвав изрядный куш в баккара, да к тому же в свое время разбогатев, благодаря Любви, Макарея, беременность которой никак не обнаруживала себя, приехала в Париж, где прежде всего отправилась к модным портным.
До чего же шикарной она была, ну до чего шикарной!
* * *
Однажды вечером она отправилась во Французский театр, где играли поучительную пьесу. В первом акте молодая женщина, которая в результате хирургической операции стала бесплодной, выхаживала своего толстого, страдающего водянкой и очень ревнивого мужа. Уходя, врач говорил:
— Спасти его может только огромное чудо или необычайная преданность.
Во втором акте молодая женщина говорила молодому врачу:
— Я очень предана мужу. Лучше бы водянка была у меня!
— Предадимся любви, мадам. Если вы способны зачать, ваше желание будет исполнено. И какая сладкая слава ждет меня в этом случае!
— Увы,— бормотала дама.— У меня нет яичников.
— Любовь,— между тем восклицал доктор,— любовь способна совершать чудеса!
В третьем акте супруг, худой, как палка, и дама на восьмом месяце беременности радовались произошедшим с ними переменам. Врач докладывал в Медицинской Академии об итогах своих исследований в области оплодотворения женщин, ставших бесплодными в результате хирургических операций.