Убить, чтобы воскреснуть
Шрифт:
— Сиди, сучонок.
Легкое движение ствола подтвердило бесспорность приглашения. Герман повиновался.
— Тебя Миха поначалу сучонком звал. О-очень мне понравилось! От него и я набрался.
Герман не без усилия отвел взгляд от черной одноглазой смерти. Сразу стало легче. Даже смог проронить:
— К чему все это? Что, поболтать решил?
— Ага! — свободно тряхнул головой Кавалеров. — Намолчался, знаешь ли! Ты и представить не можешь, как долго я ждал такой минуты: ты сидишь, я — напротив, держу тебя на мушке и все рассказываю, все…
Итак, желание палача исповедоваться перед жертвой — отнюдь не литературная натяжка, как выяснилось! А еще выяснилось, что Кавалеров — мазохист из мазохистов: ведь возможностей взять Германа на мушку и так далее у него было как минимум пятьсот — за полтора-то года! Нет, ему нравилась эта игра, он с удовольствием тянул бы ее и дальше, нанося Налетовым новые и новые кровавые раны. А сегодня внезапно понял, что Герман больше не принимает правил этой игры. Но, что касается кровавых ран, он все-таки сможет их нанести — если сейчас пристрелит Германа.
Но ведь не пристрелил же пока! И чутье подсказывает: еще какое-то время удастся пожить. Главное — не пропустить этого движения пальца на курке… медленного, скользящего, последнего!
Это что же значит, сидеть, не отрывая глаз от рук Кавалерова? Считая оставшиеся секунды жизни? И этот отсчет будет отражаться в нервном тике на его лице, и убийца будет это видеть и наслаждаться?
Нет. Нет.
Герман вскинул глаза:
— Миху все-таки ты убил? И Хингана? Из-за перстня, что ли?
— Совершенно так. Реликвия семейная. Родительское наследство. Но вряд ли ты способен оценить мои чувства.
Герман прищурился. Человек, сидевший напротив, снова изменился! Никогда прежде не слышал Герман у незамысловатого Семеныча этих сдержанных интонаций и такого подбора слов, не видел ровного разворота плеч, выражения лица. Нет, даже не превосходство… равенство! Вот слово. Теперь они были равны — но не как два убийцы, два мстителя. Равны происхождением, несбывшимися надеждами, прошлым и будущим. Никита Кавалеров перестал быть просто Семенычем.
— Кстати, — добавил Кавалеров тоном дуэлянта, похваляющегося очередной победой, — Кирилл — тоже мой.
— Ки-рилл? — Герман запнулся. — Брось! Он же сам, после того, как эту машину…
— За рулем сидел я. Было нетрудно убедить Кирилла позабавиться, гоняясь за этими двумя шлюхами. Шлюхи, как бы не так! Эти бабы шпионили за ним. Я их раньше видел, вот в чем дело. А одна из них видела меня. Тогда из рук ушла — не повезло. Тетка ее подохла, а она сбежала. И вдруг вижу ее у Кирилла. Меня она вроде бы не узнала, но рисковать не стоило. Жаль, до сих пор не знаю, которая погибла. Одна-то мерзавка выжила. Ну ничего, доберусь до нее когда-нибудь…
Герман тупо смотрел на курок, не заботясь, что подумает сейчас Кавалеров, сочтет трусом или нет. Рассказ Альбины вспыхнул в памяти. Тетка погибла… И Кавалеров говорит о том же. Значит, в той машине была Альбина?! Странная, страшная, почти мистическая связь их жизней поразила Германа. Как диковинно водит их судьба — совсем рядом, но как бы параллельными тропками. И вот наконец-то они пересеклись…
Вскинул голову.
— А без Кирилла в этом деле нельзя было обойтись? Ты же и так его фактически прикончил. Зачем добивать?
Кавалеров поскреб пистолетом по столу, разводя руками.
— Да как-то ничего в голову больше не пришло, — сказал почти извиняющимся тоном. — Надо было непременно от тех баб избавиться. Хотя Кирилл, ты, конечно, не поверишь, мне даже нравился. Он был совершенно безвреден. Только ты мог высмотреть в нем врага, а ведь это было полное ничтожество!
— Да, теперь видно, что он тебе и впрямь нравился, — кивнул Герман. — Тебе и Лада небось нравилась, и…
Он не успел назвать имени — Кавалеров вскинул руку в запретном жесте.
— Нет. Это другое. Они — Налетовы. Их я мог только… — И вдруг прервал себя улыбкой, полной предвкушения огромного удовольствия: — О да, ведь ты еще ничего не знаешь! Почему все это произошло — не знаешь! Ты еще не представляешь, кто держит тебя на мушке!
Честное слово, Герман на миг почувствовал что-то вроде неловкости из-за того, что вынужден лишить его удовольствия назвать себя!
— Увы, извини, если огорчу тебя, но я все знаю. Меня держит на мушке Никита Семенович Кавалеров, сын хирурга Семена Евгеньевича Кавалерова — того самого, у которого больные на столе умирали от болевого шока…
Кавалеров замер. Потом улыбка медленно слиняла с лица. Впалые щеки сильнее втянулись, резче обозначились провалившиеся подглазья.
Череп! Маска смерти!
— Петь-ка? — выдохнул он. — Петька, значит, свел концы с концами? Н-ну… Раз ты все знаешь, тогда о чем еще говорить? Тогда — разговор окончен!
Он вскинул пистолет. Пуля свистнула над головой Германа, который за полсекунды до выстрела резко откинулся назад, падая вместе со стулом, толчком согнутых ног опрокидывая противника, перекатываясь по полу и вновь оказываясь на ногах. Он вылетел из кухни, но захлопнуть дверь не успел — новый выстрел заставил шарахнуться в сторону.
Бежать через холл к двери? Нет, слишком долго. И ему вовсе не улыбалось сделаться движущейся мишенью для Кавалерова, этаким зайчиком-побегайчиком! Ему нужно было оружие — чтобы ответить убийце, чтобы убить убийцу!
Вцепился в перила и, сильно забрасывая тело на ступени, в несколько прыжков заскочил на второй этаж. Пуля грохнула в балясину, пошла рикошетом, но Герман уже проскочил в дверь дедова кабинета, служившего гостиной. Толкнул задвижку в петлю. Огляделся и, не переводя дыхания, кинулся к дивану, над которым висела «тулка». Больше никто в семье охотой не увлекался, ружье провисело здесь без малого тридцать лет. «Тулка» — и наполненный патронташ.