Убить, чтобы воскреснуть
Шрифт:
— Ты тут уже четверть часа стоишь, не меньше! — яростно сказал старший Налетов. — Я смотрел, смотрел из окна, потом побежал вниз. Ужас, думаю, неужели опять прихватило?
— Забудь об этом, — приказал Герман, помогая Альбине выйти из машины. — Вот, познакомьтесь.
— Так-так, — сказал Налетов, окидывая внимательным, ничего не упускающим взором Альбину, и, конечно, замечая следы слез на ее лице, и, конечно, ничем не выдавая, что он заметил… — Вот она, значит, какая…
И вдруг, резко шагнув вперед, правой рукой обнял Альбину и притянул ее к себе.
Какое счастье, что она как раз перед этим выплакала весь сегодняшний запас слез! А завтрашний, надо полагать, еще не подступил к глазам, поэтому она только вздыхала глубоко, уткнувшись в его худое плечо, но, слава богу, не плакала.
— Папочка, — сказал Герман, — если ты намерен у меня эту девушку отбивать, я тебя на дуэль вызову.
— И что? Попадешь в цель на тридцати шагах? — усмехнулся Налетов-старший и, все так же приобнимая Альбину за плечи, повел ее в подъезд.
— Вот маме скажу, что ты опять дверь не запираешь, — пригрозил Герман, когда они вошли в квартиру. — Добегаешься!
— А мама, кстати, звонила, пока тебя не было.
— Да ну! — воскликнул Герман так весело, словно совсем не огорчился этому несостоявшемуся разговору. — Ну и что? Я вернулся с Дальнего Востока или еще нет?
— Завтра возвращаешься, — хихикнул отец. — Я решил дать тебе еще денек передышки. Готовь, главное, правдоподобную легенду, потому что завтра и Лада будет звонить.
— Да ты что?! Значит, уже настолько лучше?
— Мама сказала — просто несравнимо с тем, что было. Алесан, говорит, применил какие-то средства, совершенно волшебные…
— Кажется, я знаю, какие это средства, — проворчал Герман.
Все это время Альбина стояла рядом с ними в огромной прихожей, заставленной, в основном, книжными стеллажами, и чувствовала себя совершенно неприкаянной. Вдобавок после недавних слез ее ощутимо познабливало.
— Мерзнете? — повернулся к ней Налетов. — У нас всегда так, увы. Квартира не из теплых, слишком большая, да еще и отопление отключают чуть ли не в начале апреля. Тут общая котельная с военным госпиталем, а с солдатиками, увы, не церемонятся. Как говорит мой сын, тех, у кого температура высокая, распределяют по палатам, чтобы их обогревать.
Альбина издала неуверенный смешок.
— Может, в комнату перейдем? — Налетов взял ее теплой рукой за испуганно стиснутые пальцы. — Там теплее. И я все относительно прибрал — как смог. Ничего, ничего! — добавил решительно. — Я вполне прилично научился орудовать пылесосом одной рукой. Вот только к чаю, жаль, все покупное, синтетическое. Жены моей нет, она бы напекла таких блинов! Я тут икорки купил — красной. Любите красную икру?
— Люблю, — кивнула Альбина, ужасаясь собственной наглости. — А блины я тоже умею печь…
— Разумеется, — довольно сказал Налетов. — Я бы удивился, если бы вы не клюнули на эту удочку. Печь блины для женщины так же элементарно, как стараться нравиться мужчинам!
Через минуту Альбина стояла одна перед большим столом в просторной кухне и думала, что вот и настал ее смертный час, потому что блины она не пекла ни единого разу в жизни. И какая злая сила потянула за язык?! Теперь останется только голову в газовую духовку сунуть или все-таки испечь чего-нибудь блинообразного. «Главное, чтобы сковородка была как следует раскалена», — сказал кто-то наставительно в Альбининой голове. Она узнала голос Валерии, и память мгновенно воскресила один из их тихих вечерочков: Альбина сидит, прижавшись спиной к горячей батарее, а ее подруга в алом фартуке, безумно идущем к ее смуглому лицу и пружинистым темно-рыжим локонам, совершает пассы уполовником поочередно над миской с белой мучнистой жидкостью и той самой раскаленной сковородкой. И Валерия никогда не упускала случая научить Альбину «жить», а потому ее урок должен сохраниться в памяти!
Господи, спаси и помоги… Итак: три стакана теплой воды, два яйца, столовая ложка сахару и по половине чайной соли и соды. Теперь все это размешать, сильно размешать — и туда шесть столовых, полных, с горкой, ложек муки. Потом, когда исчезнут малейшие комочки, добавить столовую ложку хорошего растительного масла — непременно потом, иначе клейковина склеится или произойдет еще что-то, столь же ужасное и непоправимое. Но что может быть ужаснее получившейся белой, рябоватой от масла жидкости? И что может из нее испечься?!
«А если в окно?» — привычно мелькнуло в голове, но Альбина стиснула зубы. Отступленья нет, все — вперед, победа или смерть!
Дальше поехали: половинку картофелины (очищенной!) насадить на вилку, обмакнуть в масло, быстро смазать сковороду, прихватить ее толстой рукавичкой и, вылив почти полный уполовник белого месива, покачать сковородку, чтобы все равномерно по ней разлилось.
Боже, как оно скворчит, шипит, пузырится и, кажется, мгновенно пригорает! Нет, надо морально приготовиться к тому, что первый блин всегда комом. Например, сковородка не успела накалиться. Или муки много (мало). Или вообще судьба такая…
О боже, пусть на Альбину сегодня вечером, когда она пойдет домой, наедет трамвай или пусть ее опять возьмут в заложницы, только бы у нее получились эти несчастные блины!
И они получились.
Как робот, с остановившимися глазами, Альбина снимала их со сковороды один за другим и укладывала на большую тарелку с розочками, смазывая сливочным маслом. Блины, первые в ее жизни блины были обворожительны, прекрасны, изумительны по аккуратности, и когда миска с тестом опустела, а на тарелке поднялась внушительная румяная горка, Альбина подумала, что она, пожалуй, не в меру расщедрилась насчет трамвая сегодня вечером и тем более захвата заложников. Совершенно непонятно, почему из печения блинов некоторые делают такое выдающееся событие. Это же элементарно, для женщины печь блины так же естественно, как нравиться мужчине!
Потом эти блины поедались: истово, с восторгом. Да уж, конечно, испытаешь восторг, если сложить румяный круг толстым треугольником, и намазать красной икрой из маленькой нарядной баночки, и свернуть трубочкой… а потом еще запить чаем с лимоном! — С ума сойти, — сказал Налетов, облизываясь. — Вы не представляете, как я тут изголодался в одиночестве. Такие только моя бабушка пекла. Сейчас лопну! Умру!.. — И он снова потянулся к тарелке. — Альбина, солнце мое, а если я все-таки останусь каким-то чудом жив к тому времени, как это блюдо опустеет, вы сможете с такой же дивной легкостью испечь еще десяток-другой… третий?