Убить мертвых
Шрифт:
Предчувствие, смутное, но настойчивое, стало таким сильным, что Дро обошел поселок подальше. Вместо этого он прошел, срезая угол, через болото. Мощеная кирпичом гать, местами подтопленная, вела к луговине, где стояла крепость.
Внешние ее стены были неровными и выщербленными, а внутренние — удивительно гладкими, отшлифованными стихиями. Пару столетий назад здесь правил какой-нибудь граф или князек, хозяин реки. Сейчас к крепости никто больше не ходил. Ни единой тропинки не вилось через луговину, никто даже не пас тут овец и коз — трава стояла нетронутая, высокая. Может быть, в деревне считали, что в крепости обитают призраки — она казалось такой таинственной, загадочной. Только охотник за призраками, подобный Дро, мог быть уверен, что здесь нет его обычной добычи. Просто скорлупа, пустая ракушка...
С
Огромный сыч, бесшумный, как детский воздушный змей, скользнул над луговиной, высматривая добычу.
Парл Дро сидел, прислонившись к стене. Он не терял бдительности, но оставался совершенно неподвижен. Это было одним из его профессиональных умений — отключить на время свое предвидение и свое чувство запредельного, дать им отдых, как приходилось давать отдых покалеченной ноге. Каждый день пути был днем борьбы с болью, и каждая передышка приносила невыразимое облегчение. А когда Дро уставал, его уже мало что волновало.
Потом сквозь опущенные ресницы он увидел женщину в облаке золотых волос, которая склонилась к его костру. Она была совсем как настоящая, но когда он открыл глаза, она исчезла.
Девочка с хутора разбередила старые воспоминания, а среди них было одно, очень личное и важное. Дро подумал об этом и позволил прошлому ненадолго завладеть его рассудком, пока настоящее снова не подхватит его...
Его отец был солдатом на какой-то пограничной войне. Война была небольшая, но ее хватило, чтобы убить его. Мать Парла Дро прожила немного дольше и умерла, когда ему было четыре года. Местный землевладелец содержал приют, где жизнь детей, лишенных крова и семьи, была относительно терпимой. В десять лет Дро уже работал в поле. Но поскольку за ним была замечена склонность к учебе, землевладелец, на редкость порядочный для своего сословия, разрешил ему дважды в неделю ходить в городскую школу.
Школа была ветхая. Зимой с потолка в том месте, где на чердаке протекала крыша, свисали длинные сосульки. Ученики жались поближе к железной жаровне, полной горячих углей. В школу ходили пятьдесят мальчиков и полтора десятка девочек, чья родня считала своих воспитанниц достаточно странными особами, чтобы отправить их учиться. Все они, кроме одной, были совершенно чуждыми ему созданиями. С ними всегда ходили няни, а зимой они приносили в школу собственные жаровни. А та, другая девочка, была бедна и всегда приходила одна. Она носила чистое, хотя и много раз штопаное платьице и сидела всегда прямо, как по струночке. Волосы ее тоже всегда были чисто вымыты — длинное золотое полотнище, мягкими волнами стекавшее по спине на школьную скамью. Зажиточные девочки с ней не разговаривали. Они лишь громко сообщали одна другой, что она потаскушка, раз с ней не ходит няня. В ответ она столь же громко, ни к кому не обращаясь, замечала, что за ней, целомудренной и добродетельной, надзор не нужен — в отличие от них.
Дро видел ее дважды в неделю — каждый раз, когда приходил в школу — три года подряд. И в один прекрасный день, когда ему было тринадцать, он вдруг словно впервые увидел ее. Она играла в кости с мальчишками и бегала с ними наперегонки. В кости она выигрывала всегда, а в беге — довольно часто. А еще она лазала по деревьям, хотя и не в компании мальчишек, поскольку боялась, что это сочтут непристойным.
Впервые он заметил ее как-то вечером в начале лета — пришел на луг за школой и увидел, как она сидит на яблоне. Низкое солнце играло в ее волосах, окрашивая их теплым медовым цветом. Она говорила сама с собой — или с птицами? Или с деревом? Он залез на соседнее дерево, уселся и стал смотреть на нее. Заметив его, она не обиделась и не смутилась. Они легко разговорились. Сейчас уже не вспомнить, о чем был тот разговор, да это и не важно. Может быть, о книгах или о будущем урожае.
В следующий свой школьный день он пришел в город пораньше и медленно брел мимо ее дома. Она жила в крошечной лачуге, тесно зажатой между двумя такими же, но зато это была самая опрятная лачуга на много миль вокруг. Когда девочка вышла на крыльцо и увидела Дро, она, казалось, ничуть не удивилась. Единственной родней ее была бабушка, которая в то утро пекла хлеб. Девочка взяла с собой два куска теплого хлеба, смазанных жиром, и один из них с благодарностью преподнесла Парлу, когда он похвалил ее домишко.
Конечно же, у нее было имя, но он никогда не звал ее по имени. Бабушка прозвала ее Шелковинкой за ее чудные волосы. Только бабушка и Парл, и больше никто в целом свете, звали ее так.
Тем летом они много времени проводили вместе. Порой даже прогуливали уроки, чтобы побродить по холмам. Они говорили о сказках и легендах своего края, о древних временах, когда правили императоры, а женщины с горячей кровью шли в бой наравне с мужчинами. Он научил ее ловить рыбу в ручьях, но Шелковинка сказала, что это жестоко — ловить рыбу, если ты не голоден. Однако позже, когда здоровье бабушки пошатнулось, девочка упросила его снова показать ей, как рыбачить. Они принесли улов в ее домик цвета речной гальки и поели просто чудесно, тем более что иначе пришлось бы сидеть впроголодь. Парл воровал из господских пекарен хлеб для Шелковинки и ее бабушки. Когда жизнь немного наладилась, Шелковинка, чтобы отплатить добром за добро, стащила для него нож в кузнице. Парлу тогда пришлось постараться, чтобы незаметно вернуть подарок на место, пока кузнец не хватился. Они были очень молоды, их юность, обстоятельства и собственные правила чести не давали воли плотскому влечению. Но все же они познали несколько уроков страстных поцелуев, когда сердца бились учащенно, а руки и тела сплетались в высокой летней траве. Если бы судьба рассудила иначе, они зашли бы и дальше.
Когда пришла пора урожая, землевладелец отправил всех работников на поля. Три или четыре недели Парлу предстояло работать вдали от города, школы и Шелковинки. Они простились под яблоней, что росла на лугу за школой, с такой серьезностью, будто расставались на целый год.
Жатва шла своими чередом, безумно утомительно, но гладко. Погода стояла жаркая, снопы вспыхивали, как трут, от случайной искры, и приходилось ставить дежурных, чтобы берегли зерно от огня. Парл ночевал в поле, под открытым небом и звездами. Ему трудно было думать о Шелковинке, но он успокаивал себя тем, что ему нет нужды о ней думать — ведь он вернется, и снова все будет как прежде.
В последнюю неделю жатвы разразилась гроза. С громом и воем ветра прокатилась она по полям, вытоптав их, словно гигантский зверь. Порывы ветра прижимали колосья к земле. Молнии вонзались в землю, как стальные стрелы. На холме белым трескучим пламенем вспыхнуло дерево.
Они спасали урожай от ветра и молний. Когда пошел дождь, она стали спасать его и от дождя тоже. Стонущие под ветром поля сдались разрушению, и остаток урожая достался буре.
Почему-то больше, чем потери, угроза голода и верное снижение платы за труд, людей потрясло само несчастье, постигшее их. Буря была как гнев свыше, кара небесная, призванная напомнить — как ни налаживай жизнь, завтрашний день всегда таит опасность. И Парл не удивился, когда среди промокших останков снопов к нему подъехал хозяин, похлопал по плечу и сказал: «Не будет тебе больше школы, парень. Прости. Ты нужен мне здесь».
Прошел еще месяц, прежде чем Парл сумел выкроить время, а может быть, набраться сил для похода в город. Он вышел за два часа до рассвета, в надежде, что его не хватятся, когда остальные юноши и мужчины выйдут на работу после восхода солнца. Возможно, его ждала порка, но мысль о наказании казалась далекой и неважной. Он чувствовал в душе томление, даже страх. Он был молод, а молодости свойственно торопиться. Он знал, в чем избавление от этой тоски, и больше уже ни о чем не думал.
Несколько миль Парл даже бежал бегом. Светлеющий мазок рассвета еще только разгорался на востоке, когда он добрался до города. Ворота еще не открыли, и он не стал ждать, а пролез в известный ему потайной лаз. Но когда он пришел на знакомую улочку, где, зажатый между своими далеко не опрятными соседями, стоял домик Шелковинки, его охватило странное нежелание заходить. Он замешкался в нерешительности, а потом чуть дальше по улице хлопнула дверь и показалась женщина с ведром. Она взглянула на него, и на лице ее появилось почти испуганное выражение. Было в ее взгляде что-то, отчего он совершенно потерял голову, повернулся и побежал.