Убить некроманта
Шрифт:
Я промолчал. Я не очень хорошо представляю себе, как отвечать на злые глупости, поэтому обычно слушал Марианну молча. Но в тот момент почти решил сделать так, чтобы её больше не было. Просто не было.
Как гувернёра в своё время.
Добрые дела всегда наказуемы. А дела настолько добрые, как попытка спасти невинную жизнь, наказуемы вдвойне. И от спасённых потом невообразимо тяжело избавиться.
В ту ночь Марианна спала в моей опочивальне — имела, между прочим, отвратительную привычку спать на спине с открытым ртом и похрапывать,
— Чтобы я ещё когда-нибудь связался с женщиной, — помнится, сказал я, — да лучше сунуть голову в улей! Или в дерьмо — и там захлебнуться! И чтобы я ещё когда-нибудь приблизил к своей особе какую-нибудь тварь из плебса — да никогда! Это не люди, а животные для тяжёлой работы!
Оскар обозначил еле заметную улыбочку:
— Я вам всецело и безмерно сочувствую, мой драгоценнейший государь, но позволю себе посоветовать… что, безусловно, вам не обязательно принимать к сведению… поскольку наша судьба темна для нас и все мы в руке Божьей, я полагаю, что не стоит так категорично и безапелляционно говорить о своих будущих суждениях и чувствах…
— Князь, — говорю, — я не зарекаюсь. Я знаю. Сначала я думал, что Розамунда — это нож вострый, потом — что Беатриса — просто изощрённая пытка, но теперь я знаю точно: Марианна — это последняя ступень на моей лестнице в ад. С меня хватит. В конце концов, её собирались сжечь ещё в июле. Она прожила три лишних месяца — и сильно зажилась за мой счёт. Довольно. Если бы я знал, чем это кончится, я бы дал добрым людям из её деревни маслица — полить хворост. Вы же знаете, Князь, — от неё даже овцы дохли.
А Оскар покачал головой.
— Я понимаю, ваше положение сложное, мой замечательный государь. Я понимаю это лучше, чем вы сами, ибо взору неумершего открыто больше. Но полагаю, что вы, мой милый сюзерен, осторожнее принимали бы решения, если бы располагали всей полнотой информации…
— Ну и что вы, Князь, такого знаете? — спрашиваю.
— В теле Марианны уже несколько недель обитают две души, — говорит. — И та, вторая, новая душа, представляет куда большую проблему, чем первая, столь хорошо знакомая вам, ваше прекрасное величество.
От подобного заявления кого угодно бросило бы в жар.
— Оскар, — говорю, — я вас правильно понял?
Ответил он с невозмутимой миной:
— Совершенно правильно, мой драгоценнейший государь. Вероятно, это высказывание покажется вам непозволительно дерзким, но мне представляется, что вы совсем упустили из виду это естественнейшее свойство живых женщин.
— Но Розамунда… — говорю. — И Беатриса же!
Оскар поклонился.
— Вам делает честь, ваше прекрасное величество, что вы не вспомнили сейчас ещё и о Нарциссе. Её королевское величество, вне всякого сомнения, были слишком юны и не слишком здоровы для брачного союза, а что касается Беатрисы, то упомянутая особа, простите, государь, за отвратительные подробности, для предотвращения всяческих случайностей пользовалась средствами алхимического порядка.
Вероятно, у меня было забавное выражение лица, потому что вампир счёл необходимым заметить:
— Мой прекраснейший государь всё больше узнает о мёртвых, но, как я полагаю, если мне простится эта дерзость, несколько упустил из виду дела живых.
Я покивал. И спросил:
— И что же мне теперь делать, по-вашему?
— По-моему — радоваться, — говорит.
— Боже святый! Чему?!
— Тому, мой дорогой государь, что у вас, если Марианна благополучно разрешится, появится таким образом дитя ваше собственное, бастард, которому ваши августейшие родственники не будут объяснять, как надобно к вам относиться. Возможно, я и ошибаюсь, но это дитя кажется мне недурным приобретением.
— Бастард…
Оскар снова поклонился:
— Вашему прекрасному величеству везёт на сыновей.
Я понял. Старый вампир в качестве советника стоил сорока вельмож. Мне не слишком нравилось положение, в которое мы все попали, но Оскар снова был прав — следовало им воспользоваться. Я чувствовал, как Те Самые дышат мне в спину и предвидел грядущие неприятности; мне приходилось терпеть присутствие Марианны на белом свете, я должен был потратить много сил и изобретательности на сбережение от опасностей крохотного создания…
Но приходилось признать, что в этой суете и в этом риске есть и свой резон.
На следующий день с утра я приказал привести в порядок покои Розамунды, в которых моя милая супруга уже невесть сколько времени не появлялась. И даже провёл в них некоторые усовершенствования.
Тонкие стёкла с витражами в тех окнах я велел заменить толстыми стёклами в свинцовой оплётке. Резные деревянные ставни — заменить стальными решётками. Поставить на двери лучшие засовы кованой стали. Дамские покои приобрели несколько крепостной вид, но мне это вполне нравилось.
После вышеупомянутых домашних дел я сообщил Марианне:
— Ты, дорогуша, переезжаешь.
— Чегой-то? — спрашивает. — Мне и здесь славно.
— Нет, — говорю, — девочка. Тебе не годится постоянно болтаться рядом с мужчиной. У нас тут всё же не деревенская изба. Если хочешь стать дамой — привыкай и жить, как дама. Теперь у тебя будут свои апартаменты.
Сперва она как будто обрадовалась. Потом — осмотрелась. И упёрла руки в бока, как все эти мужички.
— Куды ж, — говорит, — это годится? Это ж вроде острога получается! Ты чего ж, государь, на ключ меня решил замкнуть, словно колодника какого?
— Ну что ты, — говорю, — Марианна. Я просто боюсь за тебя, моё сокровище. У меня много врагов — а вдруг какой-нибудь гад решит тебя убить, чтобы мне стало больно и одиноко?
Перепугалась.
— Ой, — говорит, — Боже упаси.
— Вот видишь, — говорю. — Я забочусь о тебе. Сегодня подпишу бумагу — дам тебе дворянство. Будешь ты у нас баронесса. Хорошо?
Чуть не удушила от избытка чувств.
— Государь! — пищит. — Голубчик! Нешто правда?!
— Да, — говорю, — девочка, да. Будешь баронесса, будут у тебя земли, будешь настоящая дама. Всё будет славненько. Приставлю к тебе надёжных женщин — таких, что не отравят и убийцу не впустят, — и живи, как аристократка, голубушка. Я тебя навещать буду.