Убить Петра Великого

Сухов Евгений Евгеньевич

Легким шепотком над полками разнесся вздох разочарования. Одно дело — биться с басурманами, и совсем другое — гибнуть под пулями соотечественников.

А ведь еще недавно верилось, что стоит только потрясти ружьями, как разбежится государева рать, открыв путь на Москву.

Полки стояли неподвижно, нацелив на стрельцов мушкеты, и терпеливо дожидались команды воеводы.

Затянув потуже распирающее брюхо и подправив саблю, Туча взял за локоть Проскуратова, стоящего подле. Оглядев придирчивым взглядом товарища, недовольно изрек:

— Кафтан

бы одернул. А то складочка на боку топорщится. Мы ведь не шайка разбойников, а воинство как-никак!

— Чай, не государев смотр, — недовольно буркнул Серафим, но кафтан поправил.

Ефим Туча, подняв белый флаг и перекрестившись на золотые главки собора, в сопровождении Проскуратова пошел к государевым полкам.

От первой цепи солдат, вытянувшихся во фланг, отделились две фигуры. В сухопаром подвижном человеке тотчас признали ближнего боярина Шеина. Второй был немолод и не так расторопен. Но эта персона тоже весьма известна — генерал-лейтенант Гордон.

Сошлись они на самой середине поля, обменялись хмурыми взглядами.

— Не ожидал я от тебя такого, Ефим, — произнес Шеин, покачав головой. — В чем ты меня заверял, когда я тебя в полковники производил?

— Напомни, генералиссимус, — скривился Туча.

— Говорил, что будешь служить государю Петру Алексеевичу, живота своего не жалея!

— А я и не жалел, — хмуро отозвался Туча. — Свои слова делом доказал. Вспомни Азов, Алексей Семенович. Разве не мой полк первым в крепость вошел?

— Разве позабудешь такое… — В голосе воеводы прозвучала теплота. Даже лицо пообмякло, сделавшись на какое-то время добрее. — Вот потому и обидно мне, полковник.

— А ты не обижайся, не о том говорить надобно.

— Вон как ты повернул! Что ж, давай поговорим о том, для чего пришли… Вот что я тебе скажу, полковник. У нас сила, нас числом побольше будет, да и пушки у нас! Складывай оружие и сдавайся на милость государеву. Обещаю тебе, что будешь служить в своем полку, если уговоришь бунтовщиков уйти подобру-поздорову.

— А ежели нет, генералиссимус? Тогда чего? — прищурился Ефим Туча.

— Тогда попадешь в застенок вместе со всеми бунтовщиками.

— Теперь и ты послушай меня, Алексей Семенович. У нас хоть и не столь великое воинство, как у тебя, но только воевать мы умеем, в отличие от них. Не одну военную кампанию прошли, сам знаешь. А у тебя в полках одни недоросли да солдаты шутовские. Пальнешь разок, так они и разбегутся. И далее нам дорога на Москву открыта. Вот и я тебе хочу сказать, генералиссимус. Складывай оружие, а молодцам своим скажи, чтобы не противились… Может, еще живым останешься. И ежели что, так я по старой памяти о тебе перед стрельцами слово замолвлю. А то и перед Софьей Алексеевной, чтобы она чинов тебя не лишала.

— Эх, Ефимушка… Туча, куда же ты скатился? К татям! Ведь ты же лучший был на Азове!

— Почему же был, боярин? Я и сейчас самый лучший! Может, ты сомневаешься?

— Только ведь не на пользу государю, да и себе во вред!

— Вот что, Алексей

Семенович, не трави ты мне душу! А то я всерьез осерчать могу. Ты-то вот румян да сыт, хоромы себе отстроил, а детишки моих стрельцов от голода пухнут, так за что же мне Петра Алексеевича любить? Мой господин тот, кто обо мне позаботится и за службу мою верную жалованье мне достойное положит. А если он со мной обращается, как с собакой… Что ж, я и укусить могу!

Пальцы воеводы сжались в кулаки:

— Одумайся, Туча! Супротив великого государя идешь!

— А по мне государыня лучше, чем государь. Царевна Софья хоть жалованье обещает исправно платить да за верную службу еще добавит.

— Значит, не о чем нам говорить? — Воевода даже не пытался скрыть разочарования. Посмурнел, будто бы у могилы стоял.

— Получается, что не о чем, князь… Ох, Алексей Семенович, берегись! Как бы шальная пуля тебя не укусила.

Сдержанно кивнув на прощание, полковник Туча зашагал к ожидающим его полкам, увлекая за собой посмирневшего Проскуратова. Обратный путь был долог, от Азова до Подмосковья прошли быстрее, чем вот эти полверсты.

Натолкнувшись на заметно взволнованные взгляды соратников, нахмурился. Не так следовало бы встречать. Вместо прежней решимости увидел он взоры, полные надежд: «А вдруг обойдется?» Не обошлось.

Не было в стрельцах прежнего куража и боевого задора, чем слыли они в турецкую кампанию. Весь свой пыл на красных девках подрастеряли…

— Вот что, стрельцы… Велено нам оружие складывать и сдаваться на милость ближнего боярина Алексея Семенович Шеина. И теперь нам решать: соглашаться или все-таки далее топать до Москвы!

Воины словно окаменели. Предстоящий бой воспринимался ими как данность. От него не спрятаться и не увернуться. А как хочется в очередной раз перехитрить костлявую! И так не хочется помирать, когда до родного дома осталось не более двух десятков верст! На какое-то время над полем установилась тишина. Только какая-то надоедливая птаха теребила души заливистой трелью.

— Мы уже выбор сделали, полковник, — проговорил сотник Медведковского полка Ерофеев. — Идем на Москву. Потому и терять нам более нечего. Всюду худо!

— Значит, решено! Развернуть знамена, стрельцы! Трубач, зови к бою! Пусть ворог знает, что мы готовы биться. А теперь выкатываем пушки!

Пушкари спустили орудия с подвод, укрепили. Застыв с зажженными фитилями, пушкари в немом ожидании уставились на Тучу. Медлил полковник, что-то выгадывал, поглядывая на развернувшийся строй государевых людей.

Наконец рука тяжеловато поднялась. Замерла на какое-то время, как если бы призывала к еще большей тишине, и решительно ухнула вниз. Прозвучавший залп смешал передние ряды служивых людей. До стрельцов докатилось перепуганное ржание раненой лошади. Вразнобой затрещали мушкеты, сбив шапку у полковника. Туча поднял шапку, отряхнул налипший сор о колено и с невозмутимым видом натянул ее на самые уши. Теперь не сшибет, супостат!