Убить в себе жалость
Шрифт:
— Я созвонюсь со Станиславом Сергеевичем, — пообещал он и вытащил мобильный телефон.
— Плохо со зрением? — спросил Маргелов, сощурившись. — Я из прокуратуры.
— Шефа может не оказаться на месте, и вы зря проделаете…
Страж старался выглядеть лениво-предупредительным и мягким, Маргелову ничего другого не оставалось, как ответить в строгой, даже грубой форме.
— Слушай, придурок, я без особой надобности и стука вхожу в федеральные министерства и ведомства. А в ваш дерьмовый салон забрел по нужде. Уйди с дороги, иначе тобой займутся опера.
Он отстранил охранника плечом и взбежал по лестнице.
54
Маргелов успел вовремя. Вначале, не сориентировавшись — его сбила с толку лестница в три пролета, а не в два, как обычно, — следователь устремился в противоположную от кабинета Курлычкина сторону. Пройдя коридором, который заканчивался туалетами, он повернул обратно. Ему навстречу, перекидывая через плечо сумочку, шла девушка. "Вышла из приемной", — определился Маргелов, толкая дверь.
Приемная была пуста. Следователь закрыл за собой дверь и без стука смело вошел в кабинет. Первым делом посмотрел на Ширяеву. Валентина словно надела на себя маску. Если в прокуратуре он видел на ее щеках лихорадочный румянец, то сейчас лицо женщины выглядело безжизненным, обреченным. Она даже не поняла, что к ней пришло спасение. Может быть, эта реакция была следствием ее пусть запоздалого, но все же анализа.
Маргелов многое прочел по ее лицу; ему показалось, что вместе со слезами, дрожащими в глазах Валентины, он увидел раскаяние.
Он показал удостоверение только для трех молодых людей, среди которых своей бледностью выделялся Максим. Курлычкин, поднявшийся из-за стола, мгновенно понял, кто перед ним. Он ждал этого человека, про которого сообщил охранник, связавшись с шефом по телефону.
— Вы уже закончили разговор? — спросил Василий.
Ему никто не ответил. Молчала и Валентина.
Маргелову хотелось остаться с Курлычкиным наедине, объясниться, поговорить начистоту, но он только пристально посмотрел на "киевлянина" и покачал головой, вкладывая в этот простой жест определенный смысл: "Не надо. Все закончилось. Посмотри на нее, больнее ей уже не сделаешь".
Казалось, Курлычкин понял его. Он еще немного постоял и опустился в кресло.
— Как ты? — спросил Маргелов, обращаясь к Максиму. Парень, прежде чем утвердительно кивнуть, посмотрел на отца.
— Вот и отлично, — констатировал следователь, подавая Валентине руку. И уже от двери: — Только без обиды, мужики.
Уже давно покинула кабинет бывшая судья, ушел Сипягин, успел надоесть сын, который что-то талдычил про каких-то мужиков: один на "четверке", а другой на каком-то "муравье"; одному положено дать денег, другому уже обещаны "Жигули"…
Нет рядом Ширяевой, и голова удивительным образом освобождается от диких мыслей, которые судья умудрилась привить ему, словно была опытным гипнотизером. И чем дальше…
— Какой еще муравей?! — не вытерпел Курлычкин. Надоедливый голос сына начинал действовать ему на нервы. Господи, как хорошо было, когда он сидел в погребе и давал о себе знать, позируя перед видеокамерой. — Какой муравей, я спрашиваю?
— Мотороллер.
— И что?..
Максим обидчиво пожал плечами и промолчал. Нет, не тот прием, на который он рассчитывал, ему оказали. Хотя начало было довольно теплым.
— Подай водку из холодильника, — потребовал отец, недовольный, что оборвались его размышления.
Конечно же, он думал о судье, не мог о ней не думать. И об исполнителях, чей срок службы, по-видимому, еще не вышел. Но и гарантии на таких дебилов также никто не выдал. Спросить бы об этом Гену Черного… Интересно, как он себя чувствовал, когда его заливали горячим цементом?
Максим мысленно телеграфировал отцу подавиться, глядя, как тот медленно тянет водку, запрокидывая голову. Маленькое приключение, которое он запомнит на всю жизнь, закончилось. Он недолго пробыл в героях, сейчас даже пожалел о своей несдержанности. Он не хотел бить Валентину Ширяеву, просто подумал, что так нужно. Так положено: не от него ли несет потом, сыростью погреба и вот следы от наручников. Просто обязан был ударить ее.
Раскаяние…
Только кому оно нужно? Себе — нет, тут поскорее бы избавиться от этого чувства, которое все больше щемило грудь. Для отца тоже все прошло: расслабился, успокоился. А волновался ли он?.. Глядя на него, подумаешь, что не очень. Для него важнее была встреча с Ширяевой. И даже не интересно, сама она пришла к отцу или ее попросили. Скорее сама, приглашение ей выписали бы совсем в другое место.
Пусто на душе, одиноко. Стоило тогда торопить водителя, понукать его, как скаковую лошадь, обещать денег и душить в себе желание поведать о своих злоключениях постороннему человеку? Наверное, нет. Но это было и останется. Как некоторое время будет давать знать о себе розовый след на запястье.
Когда он вбежал в кабинет и ударил Ширяеву, не подумал о том, что ее присутствие является доказательством того, что она говорила правду. Все было: и зверски замученная девочка, и умерший в муках больной сын судьи.
Максим заблудился в противоречиях, отчетливо понял, что совсем не знает ни себя, ни жизни. Хотя несколько дней назад считал себя самостоятельным, достаточно повидавшим на своем веку человеком. Оказывается, нет. Тогда где и у кого искать поддержки? Кто даст правильный ответ — тот, который нужен ему, а не другой, который выгоден другому?
Другому…
Другой — это отец.
Нет, это несправедливо по отношению к отцу.
Бесполезно мучить мозги и болезненно ковыряться в душе, — что он знает о ней? Только то, что она иногда болит.
Собираясь уходить, Максим спросил:
— Пап, это правда?
Отец долго смотрел на сына, словно не понял, о чем говорит Максим.
"Извини, детка, сейчас я немного занят".
Нет, это из другой оперы, звучит со слабым фоном телефонной связи.
— Пошел вон отсюда!