Убить в себе жалость
Шрифт:
"… возьмите полотенце и засуньте его как можно глубже в рот. Зажмите полотенце зубами и тащите его изо всех сил, издавая звуки, когда пытаетесь вытащить полотенце изо рта. Это действие может помочь снизить напряжение в челюстях".
— А это выход, — вслух высказался Маргелов.
Ему неприятны были подобные мысли о Валентине, но он успокаивался данным ей обещанием: до первого трупа. Заодно искал лазейку для себя. И как в воду глядел. А еще точнее: накаркал.
Итак, думал он, Валентина самостоятельно решила избавиться от психического недуга и не рассчитала своих умственных возможностей. После тренинга ей стало хуже,
При определенных обстоятельствах он мог бы подбросить книгу в квартиру Ширяевой и закрыть дело. Но появилась бы проблема: Григорян-Сухов. Тут даже одного мало, не то что двоих.
Следователь закурил, несколько раз прошелся по кабинету, после чего позвонил эксперту.
— Дима, получил я твою посылку. Занятная книга. Не знаешь, где можно купить такую?
— Бесполезно, — категорично отозвался Григорян на другом конце провода. — Один мой знакомый заинтересовался книгой и объездил все книжные магазины — не нашел ни одного экземпляра.
— Можешь мне ее подарить?
— Дареное не дарят! — отрезал Григорян.
— А продать? — настаивал Маргелов.
— Ты что, дорогой!
— Хорошо, а если я ее задержу на неделю-другую?.. Алло!
— Это приемлемо, — нехотя отозвался эксперт.
"Если и догадался, — подумал Маргелов, положив трубку, — и черт с ним. В конце концов сам подкинул идею".
Теперь следователю предстояло подумать о том, как дальше реализовать пришедшие на ум идеи.
Не прошло и пяти минут, а он уже знал, как вернуть Григоряну книгу раньше срока. Практически он может отдать ее через два дня, и хитроумный кавказец с Урала ничего не заподозрит.
Эта мысль порадовала его совсем недолго, он снова вспомнил Валентину Ширяеву. Увы, покойную.
Василий Маргелов ошибался: у Курлычкина и в мыслях не было предупреждать следователя. Он попал в очень тяжелое положение и считал, что сможет найти помощь в лице Маргелова. Позже он изменил свое мнение. Но долго еще пребывал в растерянности. Одно за другим на него обрушились два известия. Вначале он узнал о смерти Мигунова. Когда в начале седьмого утра он прибыл к месту происшествия, Ивана грузили в "скорую". Врач — грузный мужчина лет пятидесяти с бородой-эспаньолкой, вздернув рукав халата, показывал на часы и недовольным голосом выговаривал оперативнику: вместо того чтобы возить трупы, он может помочь людям, которые действительно нуждаются в экстренной помощи. "У меня не труповозка в конце концов!". Затем, то ли успокаиваясь, то ли еще больше распаляясь, врач уселся в машину, и "скорая" уехала, увозя с собой и широко зевающего судебного медэксперта.
"Выполнил поручение, паскуда!" — выругался Курлычкин.
Теперь от бригады наемников его отделяла брешь, которая разверзлась, подобно пропасти, вместе со смертью Мигунова. И при всем желании он не мог преодолеть ее. А вот люди, убравшие посредника, могли скакать взад-вперед, не боясь рухнуть вниз.
Односторонняя связь. Что может быть хуже? Слава богу, что Курлычкин лично ничем не насолил этим людям. Они обезопасили себя — это их право. Они сами сделали первый шаг к прекращению отношений — и, пожалуй, стоит успокоиться.
Мигун, этот дуралей, конечно же, выложил перед ними все выкрутасы судьи, не забыв сообщить о том, что ей помогал следователь прокуратуры. Убирать следователя — себе дороже, но вот предупредить и его, и главного "киевлянина" могли запросто. Что и сделали. Наверное, сделали. Только один труп Мигуна выглядел бы довольно прозрачным намеком, а вот в совокупности…
Не прошло и пяти минут, как уехала "труповозка", а Курлычкин твердо знал, что перед тем, как разобраться с Мигуновым, была убита Ширяева. А может быть, чуть позже. Нет, раньше, твердо уверился он.
У него был единственный человек, которому он мог поплакаться в жилетку, — это следователь Маргелов. Но вот вопрос: ответит ли тот взаимностью, смахнув и со своей щеки слезу. По Ширяевой — вряд ли. А вот по себе самому… Мог. Только не в присутствии Курлычкина. А тому стоило предупредить следователя, что он тут вообще не при делах. Ему также в тягость смерть соратника и… судьи.
Ведущих следователей города и начальников следственных отделов бандиты знали в лицо, их адреса и телефоны знали на память. Курлычкину не стоило больших усилий выяснить местожительство Маргелова. К своему удивлению, пробежав глазами данные на следователя, он обнаружил, что является его соседом по даче. Все-таки он помогал Ширяевой, подумал "киевлянин". Стало быть, помощников у судьи было как минимум двое, просто Максим не знал о втором, светиться которому не было смысла — и по долгу службы, и… по соседству. Что ж, тем больше у Курлычкина причин повидаться с Маргеловым.
Но поговорить с Василием не хватило духу, одолели сомнения, голова гудела. И душа… вот ведь черт… болела душа. За себя и Максима. И чуточку за судью.
Он не мог представить, до какого состояния нужно довести человека, чтобы тот отважился на похищение, затем лично пришел и сознался в содеянном, при этом выставляя условия! Кто-то сказал, что мщение — явление ненормальное, стало быть, и он сам, и судья были не в своем уме. Правда, неожиданно вывел Курлычкин, чем меньше поводов к вендетте, тем ненормальнее человек.
Все вспомнилось ему. Сидя в машине возле подъезда Маргелова, он смог увидеть свое перекошенное злобой лицо, когда бросил Ширяевой: "Ты еще пожалеешь об этом!" Ну почему он так долго не мог прийти в себя — ведь Мигунов готовил операцию целую неделю. По идее, он был спокоен, знал, что так и так Максим выйдет из тюрьмы, даже быстрее, чем разберутся с Ширяевой, — но не давал собственный авторитет и люди, окружавшие его. И это естественно, одному нужен вес, выраженный только в килограммах. Это и сгубило.
Доказал всем: и покойной Валентине, и усопшему Мигунову, живому и здоровому Максиму.
Вот сейчас, именно сейчас вдруг почувствовал: то ли сам отдалился от сына, то ли сам Максим. Чувствовалось в нем что-то неродное, когда ударил он Ширяеву; а ведь вроде бы правильно поступил, по-мужски. А потом обратная реакция: "Это правда, пап?" — слюни до пола. И как тут охарактеризовать сына? Что, вывести среднеарифметическое? Но ведь получится что-то совсем обычное, которого в каждом доме, в каждом подъезде и квартире навалом. А если он и дальше будет кидаться из крайности в крайность, что из него получится? А может, он ищет себя? Поисками, конечно, никогда не поздно заняться, но вот вопрос: где же воспитание? Которое заключалось в следующем: бери от жизни как можно больше, но не все, потому что, как известно, от жизни умирают. Возьмешь лишка, и кто-то позаботится о тебе.