Убить зло (Подобный Богу)
Шрифт:
Ее было так много, а ты взял так мало! Было восхитительно, что она восприняла это как само собой разумеющееся. А что она сказала после твоего ухода — этого ты никогда не узнаешь.
Через два дня от Эрмы пришла телеграмма, в которой она извещала тебя, что собирается на несколько месяцев поехать в Испанию. Ты ответил по телеграфу, что собираешься вернуться в Штаты, и в тот же вечер через Лондон отправился в Саутгемптон.
Эрмы не было почти год, и ты, к своему удивлению, понял ее значение как единственной нити, связующей тебя с жизнью. Ты удивительно скучал без нее, каждый день тебе хотелось что-то рассказать ей, тебе хотелось, чтобы она ездила с тобой в театр и сидела рядом с тем обманчиво покорным спокойствием, тебе хотелось вернуться из офиса
— Ради бога, Билл, почему бы тебе хоть однажды не вернуться домой в дым пьяным — или совсем не вернуться?
Ты испытываешь дискомфорт, лишившись длительной привычки, сказал ты себе; но Эрма вовсе не была старыми туфлями. Ты начал уважать себя за то, что женился на ней, потому что, в конце концов, ты не просто продался за лист бумаги, который лежал в твоем депозитном ящике. По крайней мере, ты мог сказать, что она относилась к тебе так, как ни к кому из других мужчин.
Поэтому, когда из Шотландии пришла телеграмма о ее приезде, ты испытал радостное возбуждение, занимаясь подбором слуг; ты разыскал Джона и убедил его вернуться к вам, велел достать из кладовой ковры и столовое серебро, обновил и устроил в доме все так, чтобы вызвать у нее столь редкую одобрительную улыбку.
Ты встретил ее на перроне один, как она того хотела; она шутливо поцеловала тебя, затем серьезно и объявила, что в мире с тобой не может сравниться ни один мужчина, если не считать испанского солдата, который проверял ее паспорт на северной границе Фигуэрос. Ты сел, окруженный ее бесчисленными чемоданами, сумками и свертками, и с удовольствием слушал, как она объясняла пораженному таможеннику, что, поскольку каждый предмет, содержащийся в них, облагается пошлиной, она не стала затруднять себя составлением декларации.
Уже через месяц ты хотел бы, чтобы она осталась в Шотландии или в любом другом месте, например на берегу Средиземного моря или на его дне. Ты не верил себе, вспоминая, как тосковал без нее.
На следующее лето по ее предложению вы поехали в Айдахо на ранчо Ларри, и там ты снова был близок с Джейн, вспоминая звук ее шагов, раздававшихся здесь годом раньше. Пустынная и гористая идиллия, которая закончилась тем, что в середине ночи ты босым на цыпочках спустился вниз, в пронизываемый ледяным ветром холл, чтобы услышать, как твой брат залепил Эрме пощечину, вероятно в лицо, хотя это вполне могла оказаться рука или плечо. Сколько раз с тех пор ты смотрел на нее и тщетно пытался вообразить эту пощечину, отчетливый звук, который пришелся по этому гордому, насмешливому и красивому лицу! Конечно, ни Ларри, — ни какой-либо другой мужчина не посмел бы этого сделать при свете дня.
Днем раньше, под жарким солнцем, по какой-то безумной прихоти в твои фантазии о маленькой Миллисент неожиданно вкралась Джейн…
Вернувшись от Ларри в Нью-Йорк, ты обнаружил у себя в сумке пистолет.
В ту зиму Эрме вдруг взбрела идея оказать поддержку Маргарет и Розе. Они с Джейн всегда с удовольствием общались. Они искренне любили друг друга, каждая по-своему, но поначалу немного дичились. Тебя это вполне устраивало. «Держитесь, если можно, подальше от моей лужайки». Однако она не сблизилась с Маргарет — Маргарет довольно странная девушка и не очень умная, воображающая, что влюблена, потому что доктор Эмсен печатает статьи в американском научном журнале, или как там он называется, ходит с ней на дальние прогулки и объясняет, что такое электроны или что он о них думает. Вероятно, она с ним спала, как Джейн с Виктором; твои сестры, видно, имеют способность ездить без соблюдения правил. За исключением Розы. Хотя она и не прыгнула на первый жест Эрмы! Но твоей жене скоро надоели ее хитроумные трюки, а Роза продолжала играть, пока не заполучила все, что хотела.
Сначала тебе казалось, что она охотится за Диком, может, так оно и было, вскоре обнаружилось, что Мэри Беллоуз ее опередила. Мэри Элейр Керью Беллоуз — это звучало очень впечатляюще, когда сообщали о ее
Эрма немедленно оказывалась рядом, восхищаясь ею.
— Настоящая шлюха, — прошептала она тебе, когда ты помогал ей прикурить.
— Настоящая шлюха или шлюха настоящая? — шепотом же спросил ты.
— И то и другое, хуже некуда, — ответила она вслух.
Позже, когда они ушли, ты сказал Эрме, что Дик заслуживает лучшей девушки и что в качестве старшей сестры ее долг спасти его от такой неприятной особы. Она ответила, что это замечание — высшее достижение твоей глупости, что, если бы она стала злословить по поводу Беллоуз в этот вечер, Дик, судя по всему, решивший жениться, найдет себе через неделю такую же, как она.
Ни одна приятная женщина не станет тратить себя на него.
— Ну и что из этого выйдет? — спросил ты.
— Она будет тратить его деньги, которых к тому времени наберется страшно много, через год он начнет таскать ее за волосы и рвать на ней одежду, и, когда в следующий раз он пойдет голосовать и его спросят, женат ли он, Дик ответит, что нет, и сядет в тюрьму за лжесвидетельство.
Их свадьба была абсолютно не похожей на твое с Эрмой скромное бракосочетание; дом приходского священника не подходил Мэри Элейр Керью Беллоуз. Ты был посаженым отцом, и, когда в самый ответственный момент Эрма состроила гримасу и подмигнула тебе, ты чуть не уронил обручальное кольцо. Они заняли дом на Лонг-Айленде, кроме того, еще четыре или пять этажей в доме на Авеню, и в первый раз в жизни Дик стал испытывать интерес к личным расходам. Но даже ее бешеные траты не могли особенно поколебать безмятежность этих колоссальных колонок цифр; за год их стройность и мощь были восстановлены. Вдруг однажды за ленчем Дик возвестил:
— Господи, Билл, женщин нужно держать взаперти в крошечной комнатушке и кормить через замочную скважину!
Ты счел момент неблагоприятным для того, чтобы сказать ему об идее, осенившей тебя в то утро. Неделю назад ты возвратился из Огайо, с похорон матери, и, к твоему удивлению, Ларри не только принял приглашение Джейн на некоторое время приехать в Нью-Йорк, но, видимо, решил осесть здесь на довольно продолжительный период, для чего снял себе двухкомнатную квартиру на Двенадцатой улице. Он ничего не говорил тебе о своих планах, но ты полагал, что за пять лет, проведенных им в Айдахо, ему надоела такая жизнь и он решил снова продолжить свою карьеру, которую когда-то так удачно начал и с таким отвращением бросил. Ты хотел спросить Дика, может ли он принять Ларри на работу, и если да, то на каких условиях.
Этот твой проект временно был отодвинут на второй план неожиданным появлением миссис Дэвис и твоего сына. Твоего сына Пола. Как бы реально это ни звучало, для тебя ничего не изменилось в жизни. Хотя за краткое время твоего общения с сыном ему удалось оставить в твоей душе свой след. Просто невероятно, что это было всего два года назад; утверждать, что период времени, прошедший с тех пор, как ты позировал в студии Пола, ровно такой же, как между твоим возвращением из Европы и поездкой в Айдахо, кажется чудовищным искажением фактов. Измерение времени по часам — такой же фокус, как и вся остальная арифметика. Два года назад! Если б только ты мог вернуться…
Ты думал, что в бюсте будут изображены плечи, грудь и верхняя часть рук, но Пол позволил тебе обнажить только шею; он утверждал, что твоя голова должна как бы вырастать из грубого пьедестала неполированного мрамора. Он привел множество доводов в пользу такого решения, ни один из них не уничтожал факта, что за работу платишь ты и поэтому можешь высказать свое пожелание. Однако Пол поступил по-своему. День за днем сразу после ленча ты приходил в пустую маленькую комнатку, окна которой выходили на грязную улочку Вест-Сайда, сидел там и блуждал мыслями, перескакивая от вчерашнего дня в детство и обратно, пока Пол работал, временами что-то насвистывая, иногда зажав в губах сигарету, всегда веселый и оживленный. О твоем позировании никто не знал. Ты размышлял, что тебе делать с этим проклятым бюстом, когда он будет закончен.