Убить зону
Шрифт:
Бука резко отпрянул. Сел рядом, положил на колени свой бесполезный дробовик и замер в неподвижности. Рядом осторожно уселся Петля. Так и сидел, боясь пошевелиться.
Над Зоной сверкало ясное звездное небо, искаженное местами воздействием мощных блуждающих гравиконцентратов, призрачными всполохами, искорками электрических разрядов и прочей местной атрибутикой. Впрочем, многие сталкеры любили именно это небо. Особенное небо — небо Зоны. Многим приходилось часами любоваться всеми этими чудесами, отлеживаясь у Периметра, в надежде, что не засечет патруль и не срежет шальная, для острастки выпущенная пулеметная очередь.
Поговаривали, что
Петля лежал на спине и отрешенно пялился в это чужое небо. Удивительное дело: рядом с этим жутковатым парнем с пустой двустволкой в руках он чувствовал себя в куда большей безопасности, чем под сомнительной защитой вооруженных до зубов бандитов. Почему-то сейчас он не боялся ни жутких ночных тварей, ни блуждающих аномалий. Ему было тихо и спокойно. Как на кладбище.
Бука тоже смотрел на звезды. Только думал он совсем о другом. Мысли его были тяжелы, как капли дождя, попавшие в «комариную плешь». Ему всегда было тяжело думать — он любил просто смотреть, слушать, ощущать то, что происходит вокруг, полагаясь на одни только чувства и отработанные рефлексы, как это называл Док. Но теперь ему просто придется думать. Иначе ничего не получится. Надо думать. Думать, как перехитрить эту заботливую мамашу, которая дала ему жизнь, приют, вырастила, научила уму разуму. Ласковая, добрая Зона.
И она же — гнусная, ревнивая сука.
Бука ненавидел Зону. Ненавидел всей душой, яростно, до одури, до потемнения в глазах.
Это было по меньшей мере странно: ведь сам он был целиком, плоть от плоти, детищем Зоны.
Не врали стакеры: почти достоверно известно было, что родился он где-то здесь, внутри периметра. Хотя и сам он с уверенностью утверждать ничего не мог. Однажды кто-то в пьяном разговоре даже бросил: мол, у такого типа, как Бука, вообще не может быть человеческой матери. А потому, мол, он изначально порождение самой Зоны-матушки. Бука даже не обиделся. Он никогда не спорил с этими сомнительными утверждениями. Ведь не было еще существа, более приспособленного к жизни в этом проклятом месте. Конечно, были сталкеры и покруче Буки — и посильнее, и повыносливее, и поумнее. Были и более удачливые. Да только было все это от ума и достигалось путем жертв и лишений — тех самых проб и ошибок, попросту говоря — опыта.
А Бука родился сталкером. Точнее, существом, созданным Зоной и для одной только Зоны. И в сталкеры он подался лишь потому, что здесь каждый хрен с автоматом воображает себя таковым. Вот и его с легкостью записали в сталкеры: куда-куда, а на эту роль он подходил по всем параметрам.
А Бука просто был самим собой. Букой. Он жил в Зоне свободно,
Ему было, за что ненавидеть Зону. Началось это внезапно, словно лопнуло что-то в душе, сгорели какие-то предохранители в сложном приборе — и он разом поменял полярность. Ведь бывает так: живет себе человек и живет, нормальный, спокойный, безвредный, хороший семьянин, улыбчивый и закурить никому не откажет. А потом — раз — и переклинило человека. Был человек, а стал кровавый маньяк.
Бука никогда не был нормальным человеком. Но и в маньяки записывать его никто б не решился. Просто в один прекрасный момент его действительно переклинило.
Ей-богу — лучше бы он стал маньяком…
Бука посмотрел в сторону «первого». Плюгавенький какой-то, все время боится чего-то, трясется по-чем зря. От такого не будет никакого толку. Но ничего не поделаешь, он — первый. И раз Монолит поставил такое условие — его нужно выполнять.
…В темноте раздался протяжный, полный тоски и боли стон. Словно где-то, истекая кровью, умирал раненый сталкер. С разных сторон откликнулись какие-то ночные твари: с одной донеслось низкое рычание, с другой — отвратительный рокочущий звук, словно отрыжка гигантского чудовища. Последнее, кстати, исключать не стоило. Следом по округе пронеслась целая волна звуков — от мерзкого бульканья до жуткого человеческого голоса, словно воспроизведенного с многократным замедлением. Одному Черному Сталкеру известно, что все это было на самом деле, но от таких вот звуков новички в Зоне зачастую теряют жизненно важное хладнокровие и совершают глупости. А любые глупости в Зоне, как известно, чреваты смертью.
— Эй… — тихо и жалобно позвал «первый». — Что это?
— Какая тебе разница? — вяло отозвался Бука, недовольный тем, что его выдернули из расслабленного оцепенения. — Ты отдыхай лучше. Нам еще много ходить придется.
Петля вдруг резко подобрался, подполз к Буке поближе и забормотал прямо ему в лицо:
— Слушай, я не знаю, что ты вообще такое, и правду ли про тебя рассказывают, но я тебе так скажу… — Петля сердито засопел, нахмурился. — Сначала меня эти урки на понт брали, каждый день прирезать грозились! И жизнь такая у меня уже вот где!
Петля яростно чиркнул ладонью у себя под горлом и продолжил с неожиданным для самого себя напором:
— Я уж думал все, отмучался! А оказывается, ничего подобного — теперь ты меня в оборот меня взять хочешь, так?! У меня что, на лбу написано, что я лох?! Что меня можно пинать, использовать, гонять, как вшивую собачонку?! Ты как хочешь, а я больше плясать под чужую дудку не намерен!
Закончив эту речь, Петля разом как-то сник и тоскливо уставился в землю. Где-то прокричала болотная выпь. Хотя наверняка не выпь это была: отсюда до болота — топать и топать…
Бука смерил спасенного тяжелым взглядом. Ему очень не хотелось говорить, объяснять. Разговоры — все это не его стихия. У него даже язык во рту сразу устает. Но, видно, раз уж решился он на все это дело, без объяснений не обойтись. Не выйдет без объяснений, хоть тресни.
— Слушай, как тебя, — медленно начал Бука. Наморщил лоб, вспоминая. — Ну, да, Петля. Ты подумай хорошенько, Петля: как случилось, что ты до сих пор живой?
— Ну, ты меня спас, — хмуро ответил Петля. — С этим я и не спорю, я тебе по гроб жизни обязан, и вообще…