Убить Зверстра
Шрифт:
***
Да, он чувствовал себя выше этих ничтожеств, называющихся «нормальными людьми». Он, избавленный от унизительного инстинкта продолжения рода, рожден повелевать ими, но так почему-то не случилось… Ну, так он еще рожден существом высшего порядка — рожден питаться ими! Однако он очень похож на них внешне, пользуется тем же языком, употребляет те же, что и они, понятия и дефиниции, в основе разума имеет те же стереотипы мышления. И это дает им повод судить его по своим примитивным законам, в которых не предусмотрено его наличие в природе, а следовательно, и нет там его права на свое избранное счастье. По их понятиям, он — преступник, впрочем, разве можно ожидать от них создания непредвзятых правил общежития. Чихал он на их законы!
Законы… Слово-то какое! Есть законы природы, законы живой и неживой материи, законы пространства и времени, которым подвластно все. Они существуют, независимо от чьей-то воли. С этими законами он готов считаться. Его появление среди них — это тоже какой-то высший закон.
А что представляют собой законы, придуманные смертными мозгами? Разве такие законы могут предусмотреть все? Вот он — исключительное явление природы, запрограммированный и созданный здесь, в этом мире, гармонично вписавшийся в его ткань, он остается вне их надуманных предписаний. К сожалению, «вне», а не «над», что было бы справедливее.
Размышляя о человеческих инструкциях и установках поведения, он не боялся потерять жизнь. Он страшился вместе с жизнью потерять минуты, напоенные восторгом, о котором другие и не помышляют.
***
Лихорадка со временем сменялась нестерпимым зудом, жжением во всем теле и гнала его в ночь на поиски жертвы. О! Когда охота заканчивалась удачно, он чувствовал облегчение, как будто бренная оболочка его становилась невесомой. Это было настоящее блаженство.
Какими светлыми были тогда дни, какими звездными — ночи! И просыпался его дух, просил пищи. Нет-нет, его дух не имел ничего общего с тем духом, от которого берет начало пресловутая человеческая духовность, этот непонятный миф. Ему интересны были загадки психики, условия ее существования в нелепых, наполненных мокротой оболочках, где он искал ее орган и не мог найти. Тайна этого органа, будь она разгадана им, могла бы поставить его выше человечков не только физически, как теперь. Он мог бы безраздельно властвовать над ними силой мысли или желания. Из него, думалось ему, мог бы выйти замечательный врачеватель. А что? — ведь выращивают же эти двуногие для еды овощи, фрукты, сеют хлеб. Он тоже мог бы заботиться о здоровье своих человечьих стад.
Печальные размышления, подобие больной философии, выстраивающей в сдвинутых мозгах изуверские системы понятий и логические обоснования своих взглядов, иногда прерывались. В его поле зрения попадали группы подростков, и он оценивающе присматривался к ним. Из их среды выделял то одну, то другую особь и некоторое время, стоя в стороне, ждал, не отобьется ли она от большинства. Не дождавшись, уходил дальше, и его мысли вновь текли привычным образом.
Да, думалось ему, он первый представитель новой расы разумных прямоходящих. Он — один из тех, кто когда-то будет приравнен к богам. А умничающее племя людей будет для них лишь сексуальной пищей. На этом обычно мечты и рассуждения Зверстра прекращались, потому что он не знал, что будет дальше.
Он дважды прошелся вдоль центрального проспекта Металлургов: по одной, а потом по другой его стороне. Больше тут искать было нечего, и он побрел в сторону парка Литераторов, огромным темным массивом спускающегося к Днепру. Поднял повыше воротник куртки. Февральские дни выдались теплее обычного, и поэтому от большой воды веяло влагой и промозглостью.
Прохожие изредка обращали внимание на его высокую стройную фигуру. Широкие плечи он носил грациозно и легко, вмещая в широкие куртки, а узкие чресла — средоточие наслаждений, единственный смысл его жизни — туго обтягивал неприхотливыми джинсами. Он очень бережно относился к своему внешнему облику, холя и лелея себя и в то же время стараясь не выделяться из толпы, всегда стремясь затеряться в ней. Сложная и противоречивая эта задача была постоянным предметом его забот и решалась в основном за счет одежд. Стройные упругие ноги, при ходьбе слегка выбрасываемые в разные стороны, не портили его, даже, наоборот, придавали какой-то особенно небрежный шарм и обворожительность его внешности.
У входа в парк одиноко маячила фигура хрупкого подростка. Одет он был так, что сказать что-то определенное о нем не представлялось возможным. У парня явно была назначена встреча — он часто и нетерпеливо посматривал на часы, оглядывался по сторонам.
Зверстр затаился, карауля удачу, и она, кажется, припожаловала-таки к нему. Время шло, мальчишка нервничал и зябко пританцовывал, ударяя одной ногой о другую, но никто к нему не подходил.
— Может, ты меня ждешь, удалец, — приблизился к нему Зверстр.
— Да, вроде, не тебя, дядя. Вали отсюда! Чего пристаешь?
Паренек был хрупок и свеж приятной молочной свежестью, которая светилась через кожу откуда-то изнутри его существа, исходила от него головокружительным запахом чистоты и сытости. У Зверстра забилось сердце, и от того словно ток пронзил все тело, екнуло и стало наливаться горячим внизу живота, наполнились упругостью усладные мышцы.
— А ты, пожалуй, не гони меня, — улыбнулся Зверстр. — Хочешь, вместе подождем. Я тебе составлю компанию.
— Ты что, ищешь приключение на свою задницу?
— Можно и так сказать, — не стал отрицать Зверстр. — Понравился ты мне. Зачем нам еще кто-то?
— Ну и ну! — присвистнул паренек. — Ты гомик, что ли?
— Слова можно всякие придумать, не в них суть. Главное, что я хорошо заплачу и вниманием не обижу. Хочешь?
— Денег хочу, а внимание твое мне — до лампочки.
— И так пойдет. Где мы устроимся?
— Мои старики укатили на дачу, квартира свободна.
— А что соседи скажут? Нет, мне не подходит, чтобы меня видели. Ты же понимаешь, что я не афиширую свою интимную жизнь.
— Пакостник ты, дядя. И жизнь у тебя не интимная, а пакостная. Но кто деньги платит, тот и музыку заказывает. Не боись, никто не увидит. Я в этом доме живу, на первом этаже, — он кивнул на четырехэтажный дом сталинской постройки, стоящий на перекрестке улицы, перпендикулярно спускающейся к берегу Днепра, заросшего парком Литераторов, и прилегающей к парку площади.
Если бы Зверстр не так долго ходил в поисках клиента, не так натрудил ноги, не так продрог на пронизывающем настырном ветру, если бы не так разленился от безнаказанности, если бы был не столь поздний час, чтобы он не торопился, не боялся упустить и этот вечер и еще один день прожить в тягучем, невыносимом ожидании, он бы заметил подвох. В самом деле, чего мальчишке торчать у входа в парк, если он мог назначить встречу у своего подъезда, все равно к парку мимо него не пройдешь?
— Твоя взяла, — согласился Зверстр. — Давай познакомимся, что ли?
— Давай. Андрей, — лениво протянул паренек руку и добавил, как одарил: — Воронов, если хочешь, ученик девятого класса двадцать третьей школы. Бином Ньютона учил, дядя?
— Не понял? — растерялся Зверстр.
— Деньги, говорю, считать умеешь? Давай, раскошеливайся, какашка!
— Сколько?
— Ха! С учетом моей квартиры и крайне юного возраста сто баксов сейчас и сто потом.
— А чего сейчас-то? Потом все и отдам. Куда ж я денусь? — начал торговаться Зверстр.