Убить зверя
Шрифт:
– Я бы так не сказала…
– Да? – Клевахин сделал вид, что принял слова девушки, как удачную шутку. – Спасибо, Лизавета. Первый раз в жизни слышу комплимент в свой адрес… Так вот, мы решили, пока все утрясется, поиграть с твоими родителями в прятки. А для того, чтобы не было неприятностей у меня на работе, ты якобы написала им письмо, где в горестных стенаниях на их бессердечие объявила о своем намерении уехать из города куда глаза глядят… для поправки душевного здоровья. Конечно, эта сомнительная историйка шита белыми нитками, но для Бочкина сойдет. Пусть себе гадает, что у меня на уме. Главное, в чем я абсолютно уверен – свой язык он умеет держать на привязи. Кроме того, я настоятельно попрошу, чтобы он тебе не докучал. Ну как тебе моя сказка? Сойдет? Не возражаешь?
– Нет. Я постараюсь сделать все так, как вы говорили.
– Вот и ладушки… – Клевахин начал одеваться. – Мне пора на службу. А тебе придется до вечера посидеть на соленых груздях и чае. Сахар есть, с полкило. Так что вынужденная диета потерей энергии не грозит.
Держись, Лизавета, вместе мы прорвемся. Ты мне веришь?
– Вам верю. Но я боюсь…
– Я тоже… – тяжело вздохнул майор. – Даже поджилки трясутся. Ладно, не дрейфь, выдюжим. Мы с тобой зубастые. Пока.
– До свидания… – Глаза Елизаветы подозрительно заблестели…
В управлении Клевахина уже обыскались. Не заходя в свой кабинет, он поторопился к Бузыкину, который затерзал дежурного ежеминутными вопросами, начинающимися словом "где" и заканчивающимися чем-то не очень удобоваримым, но чисто по-русски доходчивым.
– Здравия желаю, Игорь Петрович! – преувеличенно бодро сказал майор и даже сделал вид, что стоит навытяжку.
– Садись, Николай Иванович, – кивком поприветствовал его полковник.
Клевахин осторожно опустился на стул и стал разглядывать свои руки в ожидании очередного разноса, как можно было судить по раскрасневшейся физиономии начальника отдела уголовного розыска.
Однако, бури не последовало. Бузыкин с минуту перебирал какие-то бумаги на столе, а затем буднично промолвил:
– У нас неприятности…
– Это не новость. Чего-чего, а такого добра хватает. Каждый день новые проблемы, и одна заковыристей другой.
– И то правда, – легко согласился полковник. – Меня скоро кондрашка хватит от обвала "мокрухи" за последние полтора года. Сам знаешь, людей мало, хороших спецов, как говорится, раз, два – и обчелся, а за процент раскрываемости бьют по-прежнему много и больно. Все как в старые добрые времена…
"С чего это он плачется?" – встревожился Клевахин. Он настолько хорошо изучил бывшего своего стажера, что казалось мог даже читать его мысли. Бузыкин обладал поистине иезуитским складом характера, и стать настоящим Торквемадой [27] ему мешали всего два фактора – необузданная вспыльчивость и отсутствие в черепушке стоящих мозгов. На своем уровне он крутился, как уж, умудряясь проскальзывать в игольное ушко, но стоило ему сделать попытку забраться на более высокую ступень, как тут же со всех сторон раздавалось классическое: "А король-то гол!" Бузыкин горел на том, что не учитывал единственного – к главной кормушке приближают либо очень счастливых, либо действительно умных; конечно, с поправкой на личную преданность. Из-за постоянных срывов в деле дальнейшего продвижения по служебной лестнице полковник все больше наливался желчью и отыгрывался на подчиненных, с мстительным упоением истребляя в своем ведомстве всех толковых и инакомыслящих.
27
Торквемада Томас (1420 – 98) – глава испанской инквизиции.
И сейчас Бузыкин явно переигрывал. Он изображал уставшего от каждодневных многотрудных забот отцакомандира, беседующего на биваке с одним из своих храбрецов-гусаров.
– Да, тяжело… – индифферентно покивал головой Клевахин.
Полковник не смог выдержать до конца явно не свойственную ему роль и со злобным подозрением посмотрел на Клевахина. Но майор с грустной миной на лице представлял собой именно то, что Бузыкин хотел в нем видеть – потрепанного жизнью неудачника, смирившегося со своим подчиненным положением.
Тем более, что внешность его визави вполне располагала к таким выводам: вчерашнее приключение в Красном Пахаре плюс ночные страдания на голой раскладушке и двухдневная щетина на щеках внешне состарили Клевахина как минимум на пять лет.
– Вот поэтому передай "кладбищенское" дело Берендееву и подключайся к Никольскому, – совершенно непоследовательно закончил свои упражнения в лицедействе Бузыкин. – Опять надавили сверху, даже прислали кого-то из главного управления…
Полковник продолжал говорить, но Клевахин почти его не слушал. Стараясь сохранять прежний сонный вид, он лихорадочно обдумывал сложившуюся ситуацию.
Подполковник Никольский, зам Бузыкина, расследовал убийство депутата, бывшего диссидента, а затем известного политического деятеля. Оно имело большой резонанс, потому поначалу в бой бросили лучших сыщиков города. Но по истечении года выяснилось, что политикой там и не пахнет, а имеет место обычная уголовная история с гоп-стопом – депутат вез с собой большую сумму денег, чтобы оплатить расходы по предвыборной кампании, и кто-то из его добровольных помощников предпочел борьбе за идею всеобщей справедливости и подлинной демократии совершенно тривиальные зеленые бумажки с изображением американских президентов.
Сотрудники специально созданной в пожарном порядке группы, спецы достаточно высокой квалификации, мотив убийства уловили сразу и отнеслись к нему с пониманием, но дальше этого дело не сдвинулось. Оно превратилось в долгоиграющий "висяк" – это когда сыщики усиленно изображают бурную деятельность, а в конечном итоге занимаются чем угодно, в основном текучкой. Группа постепенно распадалась, но ее время от времени по депутатским запросам подвергали реанимации. И тогда многострадальный Никольский превращался в громоотвод. По нему били все, кому не лень. Подполковник мужественно держал наезды всех вышестоящих и журналистов, напускал густого туману в интервью, намекая на некую секретную информацию, в интересах следствия закрытую для широкой общественности, грозно рубил воздух ладонью перед телекамерами, предупреждая распоясавшихся бандитов, что "вот-вот… и мы вас всех под корень…" – короче говоря, достаточно умело копировал главных действующих лиц центральной власти, обещающих то же самое, но в более глобальных масштабах. По идее, приобщение к группе Никольского автоматически значило вступление в сонм лучших из лучших – элиту уголовного розыска. Но для Клевахина такое "признание" его заслуг перед обществом сулило нечто совершенно иное…
Майора отстраняли от расследования взрывоопасного "кладбищенского" дела. Именно взрывоопасного – это Клевахин теперь знал совершенно точно. Отстраняли грубо, бесцеремонно, но все же не без определенной лакировки. Что было еще хуже по возможным последствиям – те, кто дал "добро" на перевод майора в группу Никольского, предполагали (а может и знали), что он владеет определенными сведениями, представляющими опасность для них или тех, кто ими руководил. И предполагая, дали майору понять, что это последнее предупреждение.