Убиться веником, ваше высочество!
Шрифт:
Я приподнялась, Габи присела рядом со мной и обняла за плечи.
— Не бойся, Эдме. Я подожду тебя за стенами монастыря, — пообещала она. — Пойдем домой, госпожа Трише нас накормит. Вон ты какая стала чистенькая, — улыбнулась Габи. Я кивнула: дурочка, я дурочка. Нет, кто бы мог подумать, что идиотская максима «дурой жить легче» в кои-то веки окажется самой работающей?
— Долго вас ждать? — завопила благочестивая мать на весь коридор, и Габи поднялась. Соланж тоже, они вышли, прикрыв дверь, и мы остались втроем: я, Изабо и Этьена.
Я села на лавке. Этьена подскочила ко мне, схватила
Кажется, меня еще мало били — в самом прямом и положительном смысле, и Габи права, надо выбираться отсюда и бежать под крылышко госпожи Трише. При всех ее отталкивающих манерах и привычке унижать каждого, кто не успел напиться до полусмерти, я там прожила девять лет, уцелела и не сдохла ни от голода, ни от побоев. «От добра добра не ищут» — еще одна дурная максима, но это на взгляд человека эпохи сытого гуманизма.
Драки не случилось — не в последнюю очередь, видимо, потому, что монашки бы не церемонились. Битая уличная девка и баба все равно сгодятся для цели, ради которой нас сюда приволокли.
— А ты что? — окрысилась на меня Этьена. — Сидишь сиднем, дурная! Так и будешь в тряпье?
— Это хорошее платье, — прохныкала я, попытавшись пустить слезу, но не вышло. Главное не переиграть. — Не отдам.
Этьена плюнула и продолжила наряжаться, я наблюдала за процедурой с интересом. Женщины разоблачились донага, друг друга не стесняясь, а я могла оценить, как выглядит одежда если не принцессы, то по крайней мере не нищенки.
Длинная белая — относительно, отдающая желтизной — рубаха, чулки, которые подвязывались под коленом; корсет, и обе женщины были вынуждены обратиться друг к другу за помощью, потому что альтернативой была только никчемная я; сверху нечто вроде короткого платья с короткими же рукавами, из-под которого торчала рубаха; длинная юбка и наконец куртка в цвет юбки.
Все лишнее летело ко мне — я механически складывала, но то Изабо, то Этьена подходили и забирали у меня рубаху или юбку. Я недоумевала, потому что на вид и по размеру все было абсолютно одинаковое, да и обе женщины становились похожи как близнецы. Потом я подумала, что мне влетит от госпожи Трише за оставленное платье, но не идти же искать его по всему монастырю?
Новую обувь нам никто не принес, из чего я заключила, что туфли стоят намного дороже одежды. Этьена и Изабо уселись в противоположных концах комнатушки и гипнотизировали одна другую колкими взглядами. Не дергают патлы друг другу, а особенно мне, и на том спасибо.
— Хоть бы поесть дали, — пробурчала Этьена. Изабо криво ухмыльнулась.
Ждали мы долго. Я затруднялась сказать, сколько времени прошло, из коридора доносились короткие команды и женские голоса, часто возмущенные, солнечный луч сперва зажегся на углу зарешеченного окна, затем переполз на стену, и за нами все же явились.
— Пошли! — приказала монашка. — А ты что сидишь? Почему не переодета?
— Она блажная, благочестивая мать, — низко склонив голову, пояснила Изабо. — Дурочка.
— Вчера-то такой дурочкой не была, — проворчала монашка, но, как мне показалось, слова Изабо ей многое прояснили. — Пошла, пошла! Натащили в обитель всякую шваль!
Она грубо толкнула меня в плечо. Я вывалилась в коридор — метрах в десяти была распахнута дверь и играло сумасшедшее солнце. Первое, что я услышала, как только ступила во внутренний двор и заморгала от яркого света, был недовольный девичий визг:
— Луиза, посмотри! Это отребье! Как они посмели выгнать уличных девок сюда, ко мне?
— Покровительница вам уши… надерет, — откликнулась уже знакомая мне женщина — та самая, которая испросила благословение с горшком в руке. — Ваша светлость, стояли бы вы тихо!
— Они заставили меня надеть вот это! — завопила девица так, что на нее стали оборачиваться. — Обноски какой-то прислуги!
— Стойте же смирно! — одергивала служанка свою истеричную госпожу, а я обратила внимание, что и правда — мы все здесь были очень и очень похожи.
Если не всматриваться, конечно, но — да, как матрешки, мал мала меньше, одинаково одеты, смахивает на опознание, и будет здорово, если тот, кто должен среди нас узнать преступницу, не ошибется. Впрочем, чушь, в эти времена изобличали намного проще — либо под пытками, либо как повезет.
— Ваша светлость! Его высокопреосвященство! — в ужасе заорала служанка, и крикливая аристократочка замолчала. Зато я — стоя у стены, потому что меня вытолкали и сразу обо мне благополучно забыли — услышала другой любопытный разговор.
— Что тут делает маркиза де Фрели? — хохотнул стражник. — Ее отец приближен к трону.
— Ему вчера отрубили голову, Банмаро, — отозвался другой. — Слишком близко подошел, дышал в затылок, его величеству сие не понравилось. Ну, по крайней мере, никто не скажет, что его высочеству подсунули безродную девку.
Самой безродной здесь была я. Монашки выстроили женщин в ряд — маркиза де Фрели начала визжать, и я убедилась, что благочестивая мать не делает разницы между нищенкой и дворянкой: по физиономии маркизе прилетело точно так же, как и мне, я порадовалась равноправию хотя бы в этом. Монахи толпились в углу двора, стражники подпирали стены. Я оказалась предоставлена сама себе, потому что еще не настолько спятила, чтобы добровольно лезть в тот рядок из обреченных на нечто, мне не понятное.
Двадцать три… двадцать четыре женщины, я двадцать пятая, и меня, может, никто не хватится. Монахи забурлили, выпустили из плена невысокого полненького дедульку в ярко-красном одеянии, и он не торопясь пошел вдоль строя женщин, сопровождаемый монахами. Несмотря на целибат, сверкающие тонзурами монахи осматривали женщин весьма плотоядно.
Благочестивая мать что-то подобострастно говорила кардиналу — ведь это кардинал, подумала я. Его высокопреосвященство лениво кивал и делал руками неразборчивые пассы — их прекрасно интерпретировали монахи, выдергивали женщин из ряда и передавали монашкам. Я понадеялась, что пленниц отпускают, а не сжигают как ведьм — все может быть.