Убийца поневоле
Шрифт:
В первый раз Брэйнс выказал некоторое удивление — его рот немного раскрылся, да так и остался в таком положении. А Хитч, похоже, нашел что-то интересное в рисунке на гостиничном ковре и поэтому не отрывал от него глаз.
— Но не только это… У Голди ребенок. У нас маленький беби… — Он печально поднял глаза. — Мы назвали его в твою честь…
Револьвер теперь был направлен прямо в пол, а между носом Брэйнса и подбородком отверстие стало еще шире. Во рту у него пересохло.
— Подожди, у меня здесь в комоде есть одно из ее последних писем, можешь сам прочитать. Открой его, — предложил Хитч. — А чтобы ты не думал, что я нападу на тебя, то я буду стоять вот здесь, у стены.
Брэйнс прошел к комоду и, отодвинув ящик, заглянул в него.
— Достань его сам, — как-то неуверенно произнес он. — И покажи мне.
Хитч молниеносным движением дотронулся до радиоприемника, и мелодия зазвучала громче. «Лучшая песня в сумерках…» Потом торопливо пошарил в ящике, отыскал конверт и открыл его дрожащими пальцами. Вытащив оттуда письмо, развернул его и показал Брэйнсу ее подпись:
— Видишь? Это от нее, от Голди.
— Покажи мне то место, где про ребенка, — хрипло сказал Брэйнс.
Хитч повернул письмо и показал на нижнюю часть первой страницы:
— Вот здесь, читай, я подержу.
У Брэйнса было отличное зрение, и ему не надо было подходить поближе. Он и отсюда видел то, что было написано черным по белому: «Я забочусь о твоем ребенке, как только могу, и делаю это ради тебя. Думаю о тебе всякий раз, когда смотрю на него…»
Хитч выпустил письмо. Его челюсть дрожала.
— А вот теперь давай, приятель, делай то, что задумал, — выдохнул он.
Брэйнс в нерешительности нахмурился. Он переводил взгляд с радиоприемника на лежавшее на полу письмо и обратно.
«И вот снова в сумерках зазвучала для нас сладкая песнь о любви», — несло свою обычную чушь радио.
Он моргнул пару раз. Разумеется, глаза у него остались сухими, но взгляд заметно смягчился. Хитч перестал тяжело дышать, а потом и совсем затих.
Послышался звук от падения картофелины-глушителя на пол. Она не удержалась в опущенном стволе револьвера и, соскочив с него, раскололась. Брэйнс спросил с видимым усилием:
— И вы назвали его в мою честь? Донливи Хитчкок?
Хитч согласно кивнул.
Брэйнс глубоко вздохнул.
— Может быть, не стоит, — с сомнением произнес он. — Может, я зря отпускаю тебя. Может быть, я не должен так делать, ведь я никогда не меняю своего мнения. — Он с презрением посмотрел на Хитча. — Что-то ты расстроил меня…
Он снова сунул револьвер в кобуру под мышкой и взял со столика ключ от комнаты.
— Стань за дверью и жди там, — коротко приказал он. — Я не буду выходить через парадную дверь, уйду так же, как и вошел, чтобы меня никто тут не видел. Ты можешь сказать, что сам запер дверь, когда уходил. Я не хочу, чтобы ты находился в комнате, когда я буду перелезать обратно.
Он не успел закончить, как Хитч был уже на полпути к двери.
— И не пытайся выкинуть какую-нибудь штучку, а то я еще могу изменить свое решение, — предупредил его Брэйнс. Он просунул одну ногу в окно, нащупал доску, а потом повернул голову и попросил: — Скажи хотя бы, какого цвета у него глаза?
Но Хитч не собирался больше обсуждать этот вопрос: в этот момент он был уже далеко в коридоре, вытирая на бегу лицо рукавом.
Брэйнс неловко, словно калека, перетянул ногу за окно, невнятно бормоча:
— Разве я мог пристрелить его, если он назвал своего ребенка в мою честь? Может быть, Фэйд и прав, мне надо немного приостановиться. Думаю, что угробил уже достаточно парней. Не беда, что я отпустил одного, может быть, это принесет мне счастье.
Перебираться обратно было легче, чем сюда: помогал соответствующий наклон доски. Он перелез через невысокий парапет и, ступив на крышу дома, убрал доску, вынул из кармана ключ от комнаты Хитча, спокойно бросил его вниз и отряхнул руки с довольным видом человека, сделавшего доброе дело. Ни одно совершенное им убийство не приносило ему такого удовлетворения. Он беспечно сдвинул шляпу на затылок, прошел в дверь, ведущую на лестницу, спустился вниз и вышел на улицу. Он сейчас не опасался, что его могут увидеть. Но его никто не увидел.
Пройдя немного, он начал оглядываться в поисках такси, чтобы поехать обратно к Фэйду. Ему надо было забрать у него свою сотню: ведь он не нуждался больше в алиби. Он надеялся, что Фэйд не станет возражать, но, если что-то будет не так, как он задумал, он может показать ему заряженный револьвер, чтобы окончательно убедить.
Такси нигде не было, и он продолжил путь, надеясь поймать машину позже. У него было хорошее настроение, и он надвинул шляпу на глаза.
— Какое же прекрасное чувство испытываешь, когда ребенка называют в твою честь! — пробормотал он.
Между тем Хитч был уже снова в своем номере, предварительно послав туда мальчика-рассыльного с запасным ключом, чтобы убедиться, что комната пуста. Заперев дверь, он плотно закрыл окно и опустил занавески. Ощутив себя в безопасности, он принял решение выехать из отеля сразу же, как только соберет свои вещи и подыщет место, где смог бы спокойно спать. Однако сейчас у него не было на это сил. Он прижался спиной к комоду и затряс головой. Но не от страха, а от невольного безудержного хохота. В руке у него было письмо от Голди, бывшей любовницы Брэйнса, которое он подобрал с пола. Внизу первой страницы было написано то, что прочитал Брэйнс:
«Я забочусь о твоем ребенке, как только могу, и делаю это ради тебя. Думаю о тебе всякий раз, когда смотрю на него…»
Перевернув страницу, Хитч не мог удержаться от нового приступа веселья, поскольку читал:
«…И я уверена, что ты оставишь его у меня: всякое ведь может случиться, когда тебя не будет со мной. Женщине, которая остается одна, обязательно надо иметь под рукой револьвер 32-го калибра. Не забудь взять в Чикаго с собой еще один — на случай, если ты там наткнешься сам знаешь на кого…»