Убийца поневоле
Шрифт:
У Барроуза оказалось достаточно времени, чтобы, брызгая слюной, молить в отчаянии Пэйна о пощаде и обещать ему, что не будет преследовать его. Он просто не мог не бороться за жизнь, пока у него оставалась хоть какая-то надежда.
— Не надо! — вопил он. — Пэйн… Дик, не надо! Я ничего не скажу, я никому не скажу, что ты был здесь…
И все же в глубине души Барроуз сознавал, что его песенка спета. Словно подтверждая это, Пэйн нажал на спусковой крючок, и третий канал барабана изверг смерть. Лицо Барроуза заволокло дымом. Когда дым рассеялся, он был уже мертв. Голова покоилась на полу, из уголка
Пэйн так и остался любителем, даже после того, как совершил смертоубийство. Глядя на мертвое тело, он чуть слышно пробормотал:
— Мистер Барроуз, я не хотел…
Объятый ужасом, смертельно побледнев, он не в силах был отвести свой взор от того, что сотворил.
— Я сделал это! Убил человека, и теперь меня за это тоже убьют! Я пропал!
Он уставился в испуге на револьвер, будто это оружие, а не он сам, было повинно в том, что случилось. Подобрав платок, Пэйн начал машинально протирать револьвер, потом бросил это занятие. Ему вдруг пришла в голову мысль, что будет куда безопаснее для него, если он заберет оружие с собой, хотя принадлежало оно Барроузу. Он, как всякий неспециалист, мистически боялся отпечатков пальцев и был уверен, что не сможет протереть револьвер достаточно хорошо, чтобы убрать любые свидетельства того, что это оружие побывало в его руке. Ему казалось, что, протирая его, он мог оставить на нем новые отпечатки. И поэтому кончилось все тем, что он сунул револьвер во внутренний карман пальто.
Поразмыслив над тем, что делать дальше, он пришел к выводу, что самое лучшее — это побыстрее уйти отсюда. Внутри него забили дробь барабаны, призывая к постыдному бегству, и он понимал, что они теперь никогда не умолкнут.
Коробка с наличными деньгами стояла на столе в том самом месте, где он ее оставил. Пэйн подошел к ней и открыл крышку. Он больше не хотел этих денег и цепенел от одного их вида: они были теперь не просто купюрами, а страшными, кровавыми деньгами. Но ему нужно все-таки взять немного — хотя бы для того, чтобы легче было удрать отсюда. Он не стал пересчитывать, сколько денег было в коробке. По виду — никак не менее тысячи. Может быть, даже пятнадцать или восемнадцать сотен.
Он не возьмет ни цента больше того, что ему причитается. Заберет только те двести пятьдесят, за которыми и явился сюда. Ему, в его испуганном состоянии, казалось, что если он ограничится только тем, что по праву принадлежит ему, то это сделает его преступление менее отвратительным. Ему представлялось, что тогда он не станет настоящим убийцей и грабителем, и это давало ему право считать, что он пришел просто за долгом. Что же касается трагического происшествия, то это лишь непредвиденный несчастный случай. Подобными мыслями он успокаивал себя: ведь совесть в конечном счете пострашнее любого полисмена.
Торопливо отсчитав деньги, он засунул их в задний карман брюк и застегнул его. Он не мог сказать жене, что был здесь, иначе она догадается, что это он убил Барроуза, когда об этом начнут кричать газеты. Надо, чтобы она думала, будто он достал деньги где-то еще. Внушить ей это не так уж и трудно. Она знает, что он откладывал со дня на день свою встречу с Барроузом, поскольку, как чистосердечно признался он ей, ему вовсе не хочется обращаться к своему прежнему боссу с какой бы то ни было просьбой. И если бы не ее настойчивые увещевания сходить все же к Барроузу, он выбросил бы из головы эту мысль.
Только сегодня вечером она сказала:
— Не думаю, что ты когда-нибудь добьешься толка. Я почти потеряла всякую надежду, что ты увидишься с ним и хоть что-то получишь.
Так что пусть она полагает, что пока у него так ничего и не вышло. Насчет же денег он придумает какое-нибудь объяснение. Если не сегодня ночью, то завтра. Сразу же после перенесенного им только что шока это нелегко, зато завтра, когда он сможет рассуждать более хладнокровно, ему непременно удастся найти разумное решение этой проблемы.
Но не оставил ли он здесь чего-нибудь такого, что может выдать его и помочь полиции выйти на него? Лучше положить коробку с банкнотами на прежнее место, вполне возможно, что они так и не узнают, сколько денег в наличности держал дома этот старый скряга. Тем более, что такие люди часто и сами этого не знают.
Он обтер коробку носовым платком, которым обвязывал себе лицо, поставил ее на место, закрыл сейф и повернул шкалу кодов. Стараясь держаться подальше от окна, он погасил свет и прошел к парадной двери.
Он открыл ее, обернув руку носовым платком, и так же закрыл ее за собой. Потом, убедившись, что на улице никого нет, сбежал с крыльца, прошел торопливо по подъездной дорожке и, оказавшись на улице, свернул налево, в сторону дальней трамвайной остановки: он не хотел садиться в вагон в этом месте и в этот час.
Шагая по тротуару, Пэйн раз или два посмотрел на сверкающее звездами небо. Все уже позади. Дело сделано. Теперь это его тайна, его секрет. Воспоминание, которым он ни с кем не поделится, даже с Паулиной. Так говорил он себе. Но в глубине души он знал и другое: ничто не кануло в прошлое, все только начинается. Занавес, поднятый над сценой, опускаться не спешит. Такое преступление, как убийство, по своим последствиям во многом похоже на снежный ком, который катится вниз по склону, набирая все большую скорость.
Ему надо было выпить. Освободиться от этой ужасной мысли. Он не мог прийти домой, не промочив горла: ведь это единственный способ хоть как-то унять страх в душе. Кажется, питейные заведения открыты до четырех. Впрочем, он не большой любитель спиртного и поэтому не очень хорошо разбирается во всех этих тонкостях. Да вот оно, как раз такое место, на противоположной стороне улицы. И достаточно далеко от особняка старого скряги, более чем в двух третях пути от него.
В ресторане было пусто. Может быть, это к лучшему, а может, и нет: так его легче запомнить. Но теперь поздно уже рассуждать: он у бара.
— Чистое виски.
Бармен даже не успел повернуться, как он повторил:
— Еще одно.
Он не должен был так делать: то, что он глотал спиртное так поспешно, выглядело подозрительно.
— Да выключите вы это радио! — торопливо сказал он.
Этого тоже не стоило говорить, потому что и эти слова звучали подозрительно. Выключая радио, бармен внимательно посмотрел на него. Но тишина была еще хуже. Просто невыносима. И все из-за громкого барабанного боя, возвещавшего о грядущей опасности.