Убийства павлиньим пером
Шрифт:
— Я не знаю, насколько это может вам помочь ответить на конкретный вопрос, почему Китинг не пришел на вечер убийств во вторник вечером. Но скажите, не кажется ли вам эта неприятность со скатертью достаточной причиной, по которой он предпочел остаться дома?
— Нет, — отрезал Г. М.
— И я считаю, что нет. Мы говорим сейчас о человеке светском, который, как я обнаружил, весьма отличается от обычного человеческого существа. Теперь вы можете видеть, насколько сильно Китинг был увлечен миссис Дервент. Он так слепо поддавался ее чарам, что скорее
Не сказав ни слова и не издав ни звука, Франсис спокойно поднялась и прошла свободной походкой к двери из комнаты. Казалось, что она шагает медленно и даже делает это намеренно, но, когда была уже в шаге или двух от двери, бросилась бежать. Дверь за ней закрылась.
— Приношу мои извинения, — очень спокойно проговорил Соар. — Помоги мне боже, я хотел бы принести ей извинения должным образом.
Рональд Гарднер, не сводя светлых глаз с Соара, заметил:
— Похоже, мы все только еще сильнее запутали. Конечно, ей было очень приятно это услышать.
— Могли бы меня остановить.
— Нет, я… я не успел. У вас такая завораживающая манера говорить, вы заставляете людей себя слушать…
— В особенности самого себя. Что ж, идите и успокойте ее. Здесь может быть кто-то другой, кто захочет это сделать.
— Благодарю, — вежливо произнес Гарднер. — Я так и поступлю. — И он широко зашагал за мисс Гейл.
Все это произошло так быстро и внезапно, что никто не успел ничего сказать, это высветило в Соаре новую сторону, объясняя, почему он говорил об этом сквозь зубы. Г. М., как чрезвычайно ученая сова, не сделал никаких комментариев. Но Мастерс после нескольких секунд свинцовой тишины продолжил.
— Сэр Генри сообщил нам, — заявил старший инспектор, — что ему нет дела до того, кто украл револьвер из дома Дервентов во вторник вечером. Однако мне есть до этого дело. А кстати к тому, что уже было сказано, сэр, и учитывая объяснения мистера Гарднера, вы все еще думаете, что именно мистер Гарднер забрал револьвер? Он мог это сделать, вы знаете.
— Я совершенно уверен, что он этого не делал, — ответил Соар, поднимая брови. — Что заставляет вас так думать?
Филипп Китинг подошел к нему и резко проговорил:
— Послушайте, Бен, не отказывайтесь от своих слов. Ради меня. Я и так устал от того, что все неправильно понял и заставил полицию думать, что все, что я говорю, — ложь. Вы сказали мне совершенно ясно: «Помешайте этому парню, Гарднеру, в конце концов, это он взял револьвер. Он что, пытается меня оскорбить?» Или что-то вроде этого. Мне надоело со всеми попадать впросак…
— Это только подтверждает, — сообщил ему Соар, — что у тебя добрые намерения. Единственная твоя беда, если ты простишь мне такие слова, в том, что ты — самый неточный репортер в мире. Я уже замечал это раньше. — Слова об «оскорблении», похоже, задели его. — Я помню, что говорил что-то в этом роде. Но к этому я еще добавил слова: «Нет, этого не может быть, потому что револьвер был в гостиной на каминной доске в половине двенадцатого, а Гарднера с тех пор там не было». Понимаете, инспектор, я стоял в дверях «берлоги» Дервента, когда Дервент прошел с Гарднером к парадной двери.
— Ну, трудно ожидать, чтобы я помнил все, — проворчал Филипп. — Я пошел за своей шляпой. Кто-то ее спрятал. Во всяком случае, я уверен в том, что люди делали или не делали.
Соар затушил сигарету. В комнате стало темнее; тени легли от широких окон, а облака стали плотнее, чтобы наконец разразиться грозой, которая день ото дня все откладывалась, но должна была положить конец зною. Полларду показалось, что он услышал неясный раскат грома, от которого задрожали стеклянные предметы в квартире.
— Нет, и в этом я снова буду тебе противоречить, — снисходительно произнес Соар. — Полиция, вероятно, уже спрашивала тебя об этом. Например, ты не можешь быть уверен в том, что делал я. Ты не можешь поклясться, что это не я украл револьвер — так же как и я не могу поклясться, что этого не делал ты. И никто из нас не может поклясться, что его не взяла, скажем, миссис Дервент, которую мы совершенно упустили из виду по той любопытной причине, что с половины десятого ее больше никто не видел.
— Должен отдать вам должное, сэр, — заключил Мастерс бесцеремонным тоном, — вы исключительно хладнокровный человек.
— Или возьмем другой пример. Так уж случилось, что на время убийства Китинга у меня нет алиби. Это необычно. Меня почти всегда можно застать после полудня в доме номер 13 на Бонд-стрит. Но вчера я ушел раньше обычного, в четыре часа. Понимаете, я переезжаю. Это, похоже, удивит вас, инспектор, но люди время от времени меняют место жительства. Я ушел из офиса, пошел пешком, и никто меня не видел. А это означает, что я виновен или невиновен, можете интерпретировать как хотите.
— Мистер Соар, — вдруг спросил Г. М. — а что вы сами думаете об этом деле?
То, что он назвал имя верно, изумило даже Мастерса.
— О моей собственной вине? Это на ваше усмотрение, — ухмыльнулся Соар. — В настоящий момент я мог бы сидеть здесь в холодном поту от страха. И пока шутил бы с вами, вступал в перепалки, каждую секунду боялся бы поскользнуться, потому что это я убил Вэнса Китинга. Или я могу быть невинен и невозмутим. Или могу быть невиновен, но так нервничать, что начал бы лепетать глупости… Это все на ваше усмотрение. И вы, может быть, никогда не узнаете, какое из предположений верно.
— Нет, сынок. Я не это имею в виду. Я повторяю вопрос: что ты думаешь об этом деле?
— Позвольте мне ответить на ваш вопрос другим вопросом, сэр Генри. Вы верите в Дьявола?
— Нет, — отрезал Г. М.
— А это очень плохо, — заметил Соар, сморщив лоб, словно Г. М. говорил о пропавшей хорошей книге или пьесе. — Если бы вы побывали в доме Дервентов во вторник вечером, то, я думаю, вы изменили бы вашу точку зрения. Я, конечно, не говорю, что это произошло бы непременно. Некоторые люди — материалисты, как Дервент.