Убийства в монастыре, или Таинственные хроники
Шрифт:
София поспешно подошла к ним.
— Скажите же, ради всего святого, что тут происходит? — воскликнула она. Дым высушил ее горло. — Что это там горит?
Глаза Кристиана были налиты кровью от дыма, усталости и сдерживаемых слез.
— К счастью, не люди, — ответил он, и в его голосе прозвучали такие безнадежные нотки, каких она от него даже не ожидала услышать. — Пока не люди. Сейчас это только... рукописи.
Он закрыл лицо руками, будто мог таким образом защититься от дыма, отравлявшего воздух.
— Рукописи? — воскликнула София и увидела сквозь мерцающий воздух, который, как зеркало, искажал и людей, и костер,
— Амальрик Венский. Вероятно, это имя знакомо вам, — мрачно заметил Кристиан.
— Конечно, знакомо. Теодор прочитал все его произведения и часто цитирует его. Он познакомил с его работами и дофина.
— Вот именно, — сказал Кристиан. — И именно поэтому сейчас его книги сжигают.
Софии стало дурно. Она подозревала, что ей следует как можно скорее осознать, что тут произошло, но одновременно ей так хотелось укрыться в утешительном незнании.
— Но я не понимаю...
Она снова резко повернулась к костру. В огонь шли не только витки пергамента, но и драгоценные книги с обложками из шелка, укрепленные металлом. От них оставались только обугленные металлические края, черные замки, которые когда-то были золотыми, и гвозди, которые морщились в пекле как маленькие черные червяки. Среди многочисленных незнакомых лиц, столпившихся у костра и сжигавших книги, она заметила знакомое лицо мужчины, который выполнял свою грязную работу с явным удовольствием: магистр Жан-Альберт, которому она однажды залатала расшибленную голову.
— О, у этого шарлатана небольшой комочек ума, который у него был, уже давно превратился в золу, вроде той, что он теперь так рьяно создает, — возмущенно воскликнула она, узнав его. — Делает вид, что служит святой церкви, а сам только преклоняется перед алтарем, на котором стоят слепые невежды и глупцы!
— Горят не только книги Амальрика Венского, — продолжал Кристиан, даже не усмехнувшись над ее презрительными словами. — Горит и Давид из Динана, Мавриций Испанский, различные естественно-научные труды. И, разумеется, переводы Аристотеля. Это коснулось всех, кто когда-либо цитировал его. Провинциальный синод, возглавляемый Робертом де Кур-соном, только что объявил все эти книги запретными, и угодливые профессора университета вроде этого глупого магистра Жана-Альберта с готовностью согласились. Только посмотрите, с каким удовольствием он сжигает то, что ему не было дано понять! Он слишком туп, чтобы осознать, что речь здесь идет не об Аристотеле и возможных лжеучениях, а о...
Он прервался, но так сильно потряс головой, что амулет на шее забренчал.
София не стала спрашивать, что он хотел сказать. Страх, намного более темный и грозный, чем дым, сжал ее горло.
— Теодор, — с трудом произнесла она, — где Теодор? Что он говорит обо всем этом?
Кристиан незаметно вздрогнул, когда не только София требовательно подошла к нему, но и Катерина, будто ища помощи, взяла его за руку и побледнела еще больше.
— Я не знаю, где он, — сказал Кристиан. — Я думал, вы знаете. Мне нужно поговорить с ним, я должен как можно скорее предупредить его о мести короля!
Катерина вскрикнула.
— Мести короля? — растерянно повторила София. — А какое он имеет отношение...?
— Прямое, — резко ответил Кристиан. — Король затеял все это.
— Но почему он должен причинить Теодору вред? Почему...?
Она замолчала, почувствовав, как некоторые сверкающие взгляды обратились в ее сторону. Не владеющая собой сварливая баба привлекала гораздо больше внимания, чем пылающие книги.
Кристиан отвернулся от нее.
— Теодора осудили сегодня на одном из диспутов и исключили из университета, — мрачно сказал он. — Так все началось, а час спустя на этом месте загорелись первые книги. Так велел король: все было тщательно продумано и, скорее всего, заранее спланировано. Теодор и сам уже давно догадывался об этом, и в каком-то смысле он стал причиной этого. Он осознанно полез на рожон...
София торопилась домой.
Катерина с Кристианом собирались обыскать все места в Париже, где мог находиться Теодор, а София решила отправиться домой, чтобы ждать там его возвращения. Она все еще не понимала угрозы, нависшей над ним. Она все еще не могла осознать смысл того, что рассказал ей Кристиан.
Но независимо от того, каким образом связаны ужасное сожжение книг с исключением Теодора из университета и гневом короля, она надеялась, что дом окажется первым прибежищем, где она сможет с ним спокойно все обсудить.
Обрывками, беспорядочно и быстро, Кристиан еще на площади сожжения рассказал ей о диспуте, в котором принимал участие Теодор. Теперь, когда она торопливо шла домой, его слова эхом отдавались в ее голове. С каждым шагом она старалась привести их в порядок, а также наконец овладеть ситуацией и справиться с растерянностью, отравлявшей душу подобно тому, как дым отравляет легкие.
Рано утром, едва рассвело, Теодора вызвали в актовый зал диспута. Там уже присутствовали все профессора, в том числе магистр Жан-Альберт и канцлер Роберт де Курсон. Теодор выступил перед ним, бледный и напряженный. Можно было подумать, будто он уверен в себе и горд тем, что теперь ему представилась возможность доказать свои знания. Но он хромал сильнее обычного, будто влачил упрямую, больную ногу на экзекуцию.
Диспут, по словам Кристиана, начался как всегда, как все диспуты, на которых должны присутствовать студенты теологии, решившие стать докторами. Канцлер раскрыл Библию и определил предложение, на которое упал его взгляд, темой собрания. Это был стих из Евангелия от Иоанна: «Никто не приходит ко Мне, если не привлечет его Отец Мой».(Евангелие от Иоанна, 6 гл.)
Далее начались обычные рассуждения. Теодор объяснил, как это предложение трактуется традиционно. Он процитировал святого Августина, который указывал на то, что сам человек не имеет возможности повернуться к спасению, а его на это избирает Бог или обрекает его на проклятие. Каждый, кто говорил иначе — Пелагий, Винсент Леринский, Фауст фон Рид или сам Иоанн Кассиан, — все были приговорены церковью.
Да, так набожно он говорил. А потом спросил, почему вообще существуют проклятые, почему считается, что их на свете гораздо больше, чем избранных, раз это в руках Бога — избирать людей для спасения? Раз у человека нет свободы повернуться к Богу и он может быть только «ведомым» им, почему Всевышний произвольно выбирает одного для спасения, а другого обрекает на проклятие? Значит ли это, что Бог не заботится о человеке, что ему безразлично его благополучие?
И разве не давали понять святой Дионисий, Скот Эриугена... и Амальрик Венский, что Бог мог бы разрушить весь мир?