Убийства в Плейг-Корте
Шрифт:
— Не знаю. Тед первым оказался у двери, у него одного был фонарик. Мы с Мэрион добрались до него в темноте, потом он включил фонарь… Возникла такая сумятица, что я ничего не помню. Фезертон чиркнул спичкой, зажигая свечи, крикнул: «Обождите меня!» — или что-то вроде того. Потом вдруг оказалось, что дверь уже распахнута. Не помню, кто выскочил первым, остальные за ним, как бараны. Так что… — Он махнул рукой. — Послушайте, инспектор, разве мало мы вам в одну ночь рассказали? Мэрион умирает от усталости…
— Да, — кивнул Мастерс, — да. Можете идти. — Он вдруг вскинул глаза. — Постойте секундочку! Разве только у юного Латимера был фонарь? Ваш разбился, мистер Блейк отдал вам свой, когда мы услышали крики мисс Латимер в галерее…
Холлидей посмотрел на него и расхохотался:
— По-прежнему подозреваете меня, инспектор? Что ж, ваше право. Но уж так получилось, что я нисколько не виновен в сенсационном событии, о чем заявил Теду в ответ на его вопрос. Можете его спросить, если желаете… Ну, всего хорошего. — Нерешительно поколебавшись, он шагнул ко мне, протянул руку: — Всего хорошего, мистер Блейк. Простите, что я втянул вас в такую заваруху. Знаете, не ожидал ничего подобного. Господи помилуй, кто-то над нами здорово подшутил, правда?
Они с Мэрион вышли через черный ход, мы остались па своих местах в абсолютно глупом положении. Город просыпался, начинался новый день, а мы сидели в заброшенном, разваливавшемся доме с привидением… Макдоннел подошел к верстаку и принялся разбирать принесенные листы, исписанные карандашом.
— Ну, сэр? — обратился ко мне Мастерс. — Что скажете? Мозги работают?
Я отрицательно покачал головой и добавил:
— Собственно говоря, противоречивые показания вполне объяснимы. А именно: трое утверждают, что по комнате кто-то прошел, а двое отрицают. Но двое отрицающих — леди Беннинг и Тед Латимер — были полностью догружены в молитву, в медитацию, я не знаю… Могли и не заметить.
— Тем не менее они сразу услышали колокол, — заметил Мастерс. — А он звонил совсем негромко, могу засвидетельствовать.
— Да… Вот тут у нас загвоздка. Ладно, допустим, кто-то лжет. Плетет, пожалуй, самую искусную ложь, какую мы с вами когда-либо слышали.
Мастерс решительно встал.
— Я не собираюсь торопиться с выводами, — объявил он. — Когда голова не варит, лучше этого не делать. Иначе забуду о каком-нибудь очень важном обстоятельстве, которое гораздо важнее, чем люди, способные пройти по раскисшей грязи, не оставив следов. Выброшу все из головы. И все-таки я интуитивно чувствую… интуитивно… не знаю… так или иначе… что такое интуиция?
— Ну, сэр, — вставил Макдоннел, — в принципе я пришел к выводу, что интуиция — это мысль, в которой сомневаешься из опасения, как бы она не оказалась ошибочной. Подобные мысли возникали у меня всю ночь. Удивительно, например…
— Ничего не хочу слышать. Проклятие, меня тошнит от этого дела! Хочу чашку крепкого кофе. И немного поспать. И… минуточку, Берт. Что у тебя там в бумагах? Если что-нибудь интересное, говори. Остальное обождет.
— Слушаюсь, сэр. Заключение полицейского врача. «Смерть наступила от колотой раны, нанесенной острым предметом, представленным для экспертизы, а именно: кинжалом с инициалами „Л.П.“, проникшим…»
— Кстати, где этот чертов кинжал? — перебил его Мастерс, которого вдруг осенила какая-то мысль. — Я должен его забрать. Ты его захватил?
— Нет. Бейли его сфотографировал на столе, который подняли после того, как мы провели измерения и отсняли место преступления. Наверно, так там и лежит. Лезвие, кстати, острое, как игла. Не похоже, чтобы им орудовало привидение.
— Правильно. Захватим его с собой. Не хочу, чтобы с ним снова баловался наш повернувшийся спиной приятель. Плевать на медицинское заключение. Как насчет отпечатков?
Макдоннел нахмурился:
— Уильямс сказал, на ноже вообще нет никаких отпечатков. Говорит, убийца либо начисто вытер его, либо, как и следует ожидать, был в перчатках. А в комнате отпечатков полным-полно. Он насчитал два отдельных набора, кроме пальцев Дартворта. К утру снимки будут готовы. И следов ног много. Там пыльно. Но в лужах крови ничего нет, кроме частичного отпечатка подошвы, видимо, мистера Блейка.
— Сейчас сходим туда и сравним. Что нашлось в карманах Дартворта?
— Обычная белиберда. Ничего интересного. Никаких документов. — Макдоннел вытащил из собственного кармана завернутый в газету пакетик. — Вот. Связка ключей, записная книжка, часы с цепочкой, серебряные монеты… Обнаружена лишь одна странная вещь…
— Ну! — рявкнул Мастерс.
— Когда мы на всякий случай шарили в топке, констебль обратил внимание на стекло, сэр. В камине. Крупные осколки графина, бутылки, не знаю… Они так обгорели и растрескались, что трудно точно сказать. Наверно, давно там лежали.
— Стекло? — повторил инспектор и вытаращил глаза. — Разве оно не расплавилось?
— Нет. Просто обгорело, потрескалось. По-моему…
— Должно быть, бутылка из-под виски, — проворчал Мастерс. — Дартворт принял для куража. Наплевать.
— Возможно, конечно, — согласился Макдоннел, но все же в сомнении постучал пальцами по острому подбородку, оглядывая комнату. — Все равно, странно, правда? Я хочу сказать, зачем кидать пустую бутылку в камин? Никто так не делает, правда, сэр? Вы такое когда-нибудь видели? Удивительно, что…
— Хватит, Берт, — сморщился Мастерс. — С нас достаточно. Бросим последний взгляд на место преступления при дневном свете и отправимся по домам.
Во дворе нам дунул в лицо холодный ветер, заставил прищурить глаза. В неуверенном туманном, сером свете все кругом виделось как под водой. Двор оказался больше, чем мне казалось ночью, он занимал добрых пол-акра. Раскинувшийся в окружении обветшавших каменных и кирпичных построек со слепыми окнами, узкий, с уклоном к востоку, он выглядел зловеще пустынным и заброшенным. Будто никогда не долетали сюда звуки церковных колоколов, уличных шарманок, человеческих голосов…
С трех сторон участок ограждала кирпичная стена высотой около восемнадцати футов. Возле нее стояли несколько погибающих платанов, некрасивых, но кокетливых, вроде гирлянд и купидонов на карнизах большого дома; деревья засыхали в смешных жеманных позах семнадцатого века. В одном углу, у покосившегося фундамента какой-то постройки, возможно бывшей маслобойни, находился заброшенный колодец. Но самые страшные мысли навевал вид каменного домика, одиноко стоявшего посередине двора, ближе к дальней стене, — темно-серого, таинственного, с зияющим проломом в двери. Скаты крыши выложены крупной скругленной черепицей, некогда красной, на ней торчала черная приземистая дымовая труба под покосившимся колпаком. Неподалеку высилось мертвое кривое дерево.