Убийственная красота
Шрифт:
— Вот! Поймете теперь, что значит быть женщиной! — мстительно сказала сквозь слезы Клавдия.
— Ты это о чем? Я в женщины не записывался. Это временное совмещение обязанностей. И хватит говорить мне «вы», когда мы одни. Тоже еще, оскорбленная невинность! Чего это ты букет держишь? Смотришь, куда бы кинуть?
— Это Ирине Генриховне! От меня! Я так переживала, Саша! Так переживала и за нее, и за Ниночку…
Клавдия разрыдалась. Пришлось прижать ее к груди.
— Ну хватит, чего ты, горе
Он прошел в кабинет начальства, откуда уже раздавался голос Грязнова.
— Ну привет! Здравствуй, Саша! Как я рад, дорогой ты мой! — Меркулов вышел из-за стола и крепко пожал руку Турецкому.
Грязнов подошел, хлопнул друга по плечу:
— Как твои? Как Ниночка, Ириша?
— Я чувствую себя пресс-секретарем своей семьи. Семья чувствует себя вполне… Даже на удивление удовлетворительно.
— На удивление… — зарокотал Грязнов. — Ирине твоей памятник ставить нужно. Ты знаешь, что она через мобильник передавала информацию о расположении боевиков в зале, о том, где находятся мины, где сидят шахидки. Все, понимаешь? Потрясающая женщина! Она была разведчиком в тылу врага!
— Ну ладно, ты уж не очень-то… Формируешь во мне комплексы. А это никому не нужно. В том числе Ирине.
— Так, ну раз Ира и Ниночка в порядке, давайте о делах, — проговорил Меркулов. — Ты, Александр, знаешь о взрыве в квартире Литвинова?
— Знаю. Что скажешь? Не рой яму другому. Марину Ильиничну мне глубоко жаль, но что поделаешь?.. Хорошо, хоть детей у них нет. Сирот не осталось. А что до загадки парных покушений — теперь она разгадана. Литвинов хотел убрать Нестерова, чтобы занять его место, его нишу. Мы нашли на территории предприятия на Дубровке подпольную лабораторию и клинику для проведения того же курса лечения, что делал Нестеров.
— Зачем же было устранять профессора? А как же здоровая конкуренция? — спросил Меркулов.
— Между ними не могло быть здоровой конкуренции. Потому что Нестеров — профи, хай-класс. А Литвинов — чиновник, подглядывающий в замочную скважину. Пока Нестеров работает, Литвинову никогда его не догнать. Как России Японию. Шутка грустная, но подходящая к случаю. Кроме того, он не мог использовать технологию Нестерова, не купив у него лицензию. А это удовольствие дорогое. Вот поэтому Литвинов и затеял покушение на себя, потом убийство Климовича, так, до кучи. Чтобы верней было. Затеял телефонную игру с угрозами в адрес Литвинова, которую вела его любовница, Руденко. Цель — довести Марину Литвинову до состояния аффекта. Что им, в общем-то, удалось. Результат: Литвинов устранил Климовича руками Круглова и своей жены. И далее планировал устранить ее же руками Нестерова. Чтобы попутно избавиться от постылой жены.
— Сложно все как-то. Треугольники, многоугольники…
— Все, в конце концов, сошлось в одной точке. Эта точка — истина. Мы ее нашли, — произнес Турецкий.
— А что же Зоя Руденко? Так и останется это чудо природы ненаказуемым? — поинтересовался Грязнов.
— Отчего же? Она соучастница преступления. Пособница. Она поставляла Литвинову эмбриональный материал, теперь мы это докажем. И статьи ей можно инкриминировать в достаточном количестве. Я этим займусь.
— А не боишься попасть под чары? — усмехнулся Грязнов.
— У меня теперь иммунитет. Пожизненный. И вот что, друзья. В ближайшую неделю хозяйство в доме веду я, пока Ириша не окрепла. Пользуясь данными мне полномочиями, захватив плиту и поваренную книгу, приглашаю вас в гости. В ближайшую субботу. С семьями, подругами и секретаршами. Устроим прием! А пока по рюмке отменного коньяка! — Он водрузил на стол коньяк. — Давайте выпьем за моих девочек!
— Геть! — почему-то воскликнул Слава.
Было очевидно, что никто не возражает.
…Александр вернулся домой с букетом цветов. Прокрался в спальню. Ирина дремала. Услышав его шаги, открыла глаза.
— Где Ниночка?
— Гулять ушла.
— Как?
— А что? Она хорошо себя чувствует. Пусть дышит. Знаешь, Саша, какое это счастье — дышать!
Он сел рядом с ней на краешек постели.
— Говорят, ты героическая женщина. Радистка Кэт.
— Пианистка.
— Ну да. Кэт была пианистка, в смысле радистка.
— А я и пианистка, и радистка.
— Ну да. Ты совсем забила меня своим интеллектом. Я уж слово молвить боюсь.
— От кого цветы? Сам купил?
— Нет. Женщина подарила.
— Что-о?
— Цветы подарила тебе наша Клавдия. Она передает тебе пламенный привет.
— Спасибо. Это ее духами воняет твоя рубашка?
— Ну да. Она ко мне прислонилась, Клавдия.
— Турецкий, я тебя когда-нибудь убью, и суд меня оправдает.
— Ну да, определенно оправдает. Если тебе не нравятся ее духи, я что ж, я сниму рубашку.
— И брюки.
— Ну да. Зачем они нам?
Обнимая жену, вдыхая родной, любимый запах ее волос, он подумал: то, что было с ним, — это наваждение, болезнь. И какое счастье, что он выздоровел. И какое счастье, что она, его единственная женщина, дождалась его выздоровления.
И еще он подумал о Насте. Подумал о ней в последний раз. Представил, что встретит ее через год в том же баре. Или где-нибудь еще. Москва — город маленький. И она будет совсем другой: может, еще более красивой, но совершенно чужой.
И ему не придется винить себя в том, что он сломал ей жизнь.