Убийство императора Александра II. Подлинное судебное дело
Шрифт:
Оставляя пока в стороне вопрос о более или менее известном и для суда прямого значения не имеющем происхождении и постепенном развитии социально-революционного движения, я обращусь непосредственно к тем обстоятельствам и условиям, при которых оно приняло свое теперешнее кровавое, террористическое направление. Мы знаем из процесса шестнадцати террористов, рассмотренного петербургским военноокружным судом несколько месяцев тому назад, что еще в 1878 году, не разделяя воззрений, рекомендовавших постепенное революционное воспитание народа в борьбе с существующим экономическим строем, некоторые более нетерпеливые члены за несколько лет перед тем образовавшегося тайного сообщества, принявшего наименование Русской социально-революционной партии, озлобленные неудачами и преследованием, порешили, что для защиты их дела против правительства нужны политические убийства и, если окажется возможным, – посягательство на цареубийство. Кроме своеобразного понимания партийных интересов, здесь, кажется, действовало и революционное честолюбие – репутация Геделя, Нобилинга и других не давали спать русским их единомышленникам. И вот потянулась длинным рядом всем нам еще хорошо памятные преступления, начавшиеся выстрелом Веры Засулич и дошедшие до покушения 2 апреля 1879 года. То были глухие удары, раскаты приближающегося землетрясения, говорится в одном из подпольных листков; то были пробные взмахи расходившейся руки убийцы, предвкушение кровожадного инстинкта, почуявшего запах крови, скажем мы. Новое направление оказалось вполне соответствующим настроению известной части партии и повлекло за собой раскол между ее членами. Одни не хотели прибавлять крови и прямого бунта к своей преступной деятельности, другие же, напротив, видели весь успех своего дела в политической борьбе и разумели под ней тайные убийства, цареубийство и затем открытое восстание с целью создать новый государственный строй, которого требует будто бы народная воля. Для разъяснения этого раскола и составления обусловленной им новой программы действий, для того чтобы разобраться, сосчитаться и сговориться между собою, летом 1879 года в городе Липецке состоялся съезд деятелей партии, получивший в настоящее время особенно преступное гибельное значение, так как на нем и вследствие его совещаний окончательно сформировалась фракция террористов и был решен тот образ действий, который завершился злодеянием 1 марта. На Липецком съезде последователи нового революционного направления круто поставили вопрос о политической борьбе как о единственном средстве для достижения цели партии. Центр тяжести политической борьбы, гласит далее террористическое решение, лежит в цареубийстве, поэтому на него-то и должны быть направлены все усилия партии. Но совершать его
Останавливаясь прежде всего на внешней и наиболее рельефной стороне деятельности террористического направления, я хотел бы подвести перечневый итог ее трехлетним подвигам. Он знаменателен: ряд убийств должностных лиц и нападений и изувечений множества стоявших на дороге злодеяния. В этом море пролитой крови, конечно, умаляются все общие уголовные преступления, членами партии совершенные. Но, увы, мы знаем, что этим не исчерпывается злодейский список: огненными клеймами сверкают на его страницах пять посягательств на жизнь усопшего монарха и завершающее их цареубийство.
Во имя чего же совершены все эти злодеяния, чего хотят или, лучше сказать, хотели подсудимые, вооружаясь на политическую борьбу, или, точнее, на политические убийства? В найденной у Рысакова и у Ельникова программе «рабочих членов партии „Народная воля“» категорически указаны основания их политического идеала, в его новейшем, исправленном, по-видимому, в самом последнем его издании. Судите о нем сами: (прокурор читает выдержки из указанной им программы). Таков их идеал, выкроенный по образцам крайних теорий западного социализма и сулящий, по мнению партии, общее благополучие. Но для того чтобы его провозглашать и стремиться к его осуществлению, необходимо своеобразное, с ним согласное отношение и к окружающим началам существующего строя – и русские социалисты в этом оказываются последовательными. Существующий народный строй верит в Бога Всемогущего и Всеблагого, исповедует Христа Спасителя, в религии ищет и находит утешение, силы и спасение. Какое это наивное и опасное заблуждение в глазах террористов и как спешат они, все упраздняя, упразднить и эту вредную им религию! Правда, некоторые из них устами Желябова, произнесшего в ответ на вопрос первоприсутствующего об его вероисповедании подготовленную и бьющую на эффект фразу, заявляют, что, снисходительно относясь к религии, они отводят ей место в ряду их нравственных убеждений, исповедуя, что вера без дел мертва есть. Теперь я спрошу Желябова: какие это дела, без которых вера мертва? Те ли, которые совершены 1 марта на Екатерининском канале? те ли, которые совершаются кровью, убийством, посягательством на преступление? Относясь отрицательно к современному государственному строю и его религии, террористы столь же беспощадны по отношению к нравственности, истории и обществу. Зато о себе самой социально-революционная партия мнения самого высокого и не устает превозносить себя, свои подвиги, свое значение! Герои, мученики, светочи народа, провозвестники свободы – это наиболее скромные эпитеты из тех, которыми они любят наделять себя. Но они идут и дальше, а дальше можно далеко оставить за собой геркулесовы столбы бессмыслия и наглости.
Познакомившись со взглядами стоящих перед нами террористов, перейдем к их мыслям о форме, путях и средствах предпринятой ими политической борьбы. Мы уже знаем, что форма эта – террор, пути – политические убийства, а средство – динамит и целая система взрывов и взрывчатых приспособлений. Но мы должны знать еще и то, что это террор не простой, а возведенный в политическую теорию, пути эти – не случайные, а строго выработанные и обдуманные; средства – не общеупотребительные, а усовершенствованные наукой и практическим упражнением. Вот та изумительная террористическая теория, как она выражена в брошюре некоего Морозова «Террористическая борьба», которую не обинуясь можно назвать кратким руководством, настольной книжкой террориста. Террористическая борьба, по словам брошюры, представляет собой совершенно новый прием борьбы: она справедлива потому, что убивает только тех, которые этого заслуживают и виновны. И потому террористическая революция представляет собой самую справедливую из всех форм революций. В России, говорят они, дело террора значительно усложняется, оно потребует, может быть, целого ряда политических убийств и цареубийств. Но не в одном этом должна заключаться его цель. Оно должно сделать свой способ борьбы популярным, историческим, традиционным, должно ввести его в жизнь. Наступит время, говорят террористы, когда несистематические попытки террористов сольются в общий поток, против которого не устоять тогда никому. Задача русских террористов – только обобщить и систематизировать на практике ту форму революционной борьбы, которая ведется давно, борьбу посредством политических убийств. Вот перспектива, которую обещают нам террористы. Нельзя пожаловаться на неясность программы, нельзя отказать ей в своеобразности и новизне. Осуществиться ей не суждено, но авторы ее могут все-таки гордиться: их не забудет думающий мир. Он слышал до сих пор много самых разнообразных, самых несбыточных и странных систем, теорий и учений. Но он еще не слышал системы цареубийства, теории кровопролития, учения резни: это могло быть только новым словом, и это новое слово поведали изумленному миру русские террористы. Но чего же другого и ожидать от них, когда, говоря печатно о новых формах покушений на цареубийство, они восторгаются в своих подпольных изданиях тщательностью отделки всех деталей, с гордостью заявляя, что «это прогрессивное усовершенствование способов борьбы составляет чрезвычайно утешительный факт», и останавливаются с умилением на том, что в настоящее время возможность совершения цареубийства связывается с возможностью спасения для убийц. Злодеяние совершается, но его исполнители могут остаться живы. Возможность уцелеть есть. Мы знаем, что многие из участников первого покушения уцелели, и еще теперь перед глазами каждого из них, на основании этой теории, стоит в перспективе побег за границу и это знаменитое право убежища, которое гораздо правильнее и точнее назвать, если можно, правом укрывательства и безнаказанности убийц. Итак, милостивые государи, в таком виде представляется деятельность социалистов; но то, что я имел честь изложить перед вами, еще не все. Кроме убийств и крови, над социально-революционной партией тяготеет и еще один великий, тяжкий грех. Она признает сама – а настоящее состояние и недавнее прошлое русского общества горько подтверждает, – что важную и существенную отрасль ее агитаторской работы составляет возможно широкое раскидывание сетей и ловля в них добычи. И в этом деле, нужно отдать им справедливость, они достигли значительной степени совершенства, почти такого же, как и в приготовлении взрывчатых веществ и рытье подкопов. Только славы для них от этого немного, потому что добыча попадается им слабая и беззащитная, дающая им мало пользы и лишь сама себя ни за что, ни про что губящая. Я говорю о той злополучной русской юности, среди которой рыскают тайные агенты и эмиссары партии, жадно высматривая свою добычу. Оклеветанная партией, которая при всяком удобном и неудобном случае выставляет ее своей союзницей или, по крайней мере, сочувствующей ей силой, русская молодежь страдает от нее больше всех других сфер общества. Еще не окрепшая, к строгой критике не привыкшая, нередко получающая неправильное направление, которое отклоняет ее от учения, она, естественно, представляет для социально-революционных ловцов меньше сопротивления, чем все другие сферы. Молодость восприимчива, податлива, увлекается, и вот зараза ядовитой змеей извивается в ее среде. Одного ужалит, другого запятнает, а третьего совсем обхватит в свои кольца – и жертвы падают, гибнут молодые силы, нужные родной земле.
Отдавая на ваш суд, г-да сенаторы, г-да сословные представители, взгляды и стремления подсудимых и их партии, я, само собой разумеется, весьма далек от мысли их опровергать, с ними полемизировать. Не говоря уже о том, что это было бы несогласно с достоинством государственного обвинения, которое призвано лишь изобразить злодеяние в его настоящем виде, лжеучения социально-революционной партии так очевидны в мыслях и делах ее, что изобличение их едва ли и нужно для суда, тем более что и оружие у нас неравное: у них софизм и цинизм, у обвинения – неотразимые, еще дымящиеся кровью факты, простое человеческое чувство и бесхитростный здравый смысл. Тем не менее я не могу оставить без внимания ряд общих выводов, который грозно, самой очевидностью и правдой выдвигается из всего того, что совершилось, что мы знали прежде и узнали вновь. Несмотря на весь ужас и всю боль исследованной язвы, в данных этого исследования есть, мне кажется, и некоторые задатки горького утешения, насколько оно для нас еще возможно! Сомнения нет и быть не может – язва не органическая, недуг наносный, пришлый, приходящий, русскому уму несвойственный, русскому чувству противный. Русской почве чужды и лжеучения социально-революционной партии, и ее злодейства, и она сама. Не из условий русской действительности заимствовала она исходные точки и основания своей доктрины. Социализм вырос на Западе и составляет уже давно его историческую беду. У нас ему неоткуда было взяться – у нас не было и, слава богу, до сих пор ни антагонизма между сословиями, ни преобладания буржуазии, ни традиционной розни и борьбы общества с властью. Многомиллионная масса русского народа не поймет социалистических идей. Пропагандисты 1874 года знают, каким напоминанием, смехом или враждой встречали их в любой избе. Сторонниками нового учета являются у нас люди, которым без социализма некуда было бы преклонить голову, нечем заниматься, нечего есть, не о чем думать. Огромное движение – умственное, общественное и экономическое движение, вызванное великими реформами великого царя-мученика, подняло и передвинуло все элементы русской жизни, взволновав ее со дна и до поверхности. Но, процеживаясь и оседая, движение дало никуда не годные отброски, от старого отставшие, к новому не приставшие и на все готовые. Явились люди без нравственного устоя и собственного внутреннего содержания, но восприимчивые к чужому, постороннему влиянию, только бы оно сулило поприще обширное, заманчивое, легкое, льстящее самолюбию, скромного неблагодарного труда не требующее. Явились люди, могущие, за неимением или нежеланием другого дела только «делать» революцию. А западные лжеучения дали им нечто готовое, с виду красивое, звонкими фразами обставленное, страсти будящее, разжигающее… Слабые головы закружились в вихре социально-революционных приманок и перспектив и, не вглядываясь, бросились на скользкий, покатый путь. А ни на нем, ни в общественном уме и сердце ухватиться было не за что, и вот стали бледнеть и исчезать, как дым, остатки здравого смысла, совести, человечности, стыда… Все стало у этих людей свое, особенное, не русское, даже как будто нечеловеческое, какое-то – да будет позволено мне так выразиться – социально-революционное… У них выработалось одно – закал и энергия, но этот закал и эта энергия способны только на мрачное, для всех других людей преступно-дурное. На Россию они стали смотреть не как на отечество, а как на объект социально-революционных мероприятий, для которых все средства хороши. Но для России, которая смотрит на них не их, а своими собственными, неотведенными глазами, они не могут не представляться отверженцами, достойными беспощаднейшего осуждения.
Подведем последний, окончательный итог. Что сделала социально-революционная партия за несколько лет ее подпольной деятельности для блага того народа, польза и счастье которого у нее не сходит с языка? Она исписала и распространила горы бумаги, наполненной фантазиями и софизмами, от которых ни одному бедняку жить не стало легче; она совратила и погубила множество поддавшихся ей людей, убила в них веру в себя и в будущее, оторвала их от близких, родины, от честного труда. Что же сделал действующий передовой отряд этой социально-революционной партии, ее боевая дружина, открывшая активную борьбу, ее надежда и единственная деятельная сила – террористы? Они убили и изувечили несколько десятков верных слуг престола и отечества, вызывая тем временную панику среди мирных граждан; они прорыли несколько подкопов, извели несколько пудов динамита и при его посредстве усовершенствовали способы уничтожения беззащитных людей; они выработали и написали целую доктрину такого уничтожения, связав ее навеки со своей памятью; они заставили Россию и весь цивилизованный мир говорить о себе как о новой общественной формации организованных систематических интеллигентных
Моя задача приходит к концу; скоро настанет торжественный час исполнения вашей великой судебной обязанности, и в совещательной комнате перед вашим умственным взором вновь предстанет все, что послужит основанием вашего приговора, все, что вы видели и слышали на суде. Не мне говорить, не вам слушать о необходимом значении того решения вопросов виновности, которое изрекут вашими устами высшая человеческая справедливость и закон, ее совершеннейший выразитель. Вы знаете и без моих указаний, что совесть России ждет этого решения и, возмущенная, успокоится только тогда, когда услышит его властный голос. Но чрезвычайный, грозный смысл вашего согласия с выводами обвинения – а в этом согласии я не хотел бы сомневаться – так чутко отзывается в человеческом сердце, так настойчиво требует примирения чувств с рассудком, что я прошу позволения именно об этом конечном нравственно-юридическом смысле предстоящего вам суждения сказать несколько заключительных слов. На основании всей совокупности данных судебного следствия, на основании приведенных мной доказательств виновности подсудимых, я имею честь предложить вам произнести о них безусловно обвинительный приговор. Только такой приговор вытекает из представленных вам доказательств, только его карательные последствия соразмерны с злодеянием 1 марта и виной всех шести изобличенных в этом злодеянии подсудимых. Безнадежно суровы и тяжки эти последствия, определяющие ту высшую кару, которая отнимает у преступника самое дорогое из человеческих благ – жизнь; но она законна, необходима, она должна поразить преступников цареубийства. Она законна, а в неуклонном применении действующих законов, в благоговейном преклонении перед ними, в строжайшем охранении установленного ими правильного гражданского строя – вся наша гражданская сила в настоящее трудное время, все наше спасение. Она необходима потому, что против цареубийц и крамольников нет другого средства государственной самозащиты. Человеческое правосудие с ужасом останавливается перед их преступлениями и с содроганием убеждается, что тем, кого оно заклеймило, не может быть места среди божьего мира. Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодости, всюду несут они свою страшную проповедь бунта и крови, отмечая убийствами свой отвратительный след. Дальше им идти некуда: 1 марта они переполнили меру злодейств. Довольно выстрадала из-за них наша родина, которую они запятнали драгоценной царской кровью, – и в вашем лице Россия свершит над ними свой суд. Да будет же убиение величайшего из монархов последним деянием их земного преступного поприща! Людьми отвергнутые, отечеством проклятые, перед правосудием Всевышнего Бога пусть дадут они ответ в своих злодеяниях и потрясенной России возвратят ее мир и спокойствие. Россия раздавит крамолу и, смиряясь перед волей Промысла, пославшего ей тяжкое испытание, в пережитой борьбе почерпнет новые силы, новую горячую веру в светлое будущее. Не того хотели мрачные заговорщики 1 марта; но все их кровавые замыслы и злодейства разобьются о верную русскую грудь, разлетятся в прах перед ясным разумом, волей и любовью русских людей. Крамола могла тайным ударом пресечь преходящее течение хрупкой человеческой жизни, хотя бы, по Божьей воле, то была жизнь великого государя России, но крамола была и всегда будет бессильна поколебать вековую русскую преданность престолу и существующему государственному порядку. С корнем вырвет русский народ адские плевелы из русской земли, и тесно, дружно, сомкнувшись несчетными рядами, благомыслящие граждане бодро последуют за своей несокрушимой, единой священной надеждой, за своим ныне вступившим на царство августейшим вождем!
Затем первоприсутствующий предоставил слово защитникам подсудимых.
Присяжный поверенный Унковский (защитник подсудимого Рысакова): Г-да сенаторы, г-да сословные представители! Приступая к исполнению возложенной на меня тяжелой обязанности, я прежде всего должен просить у вас о снисхождении к себе, так как задача эта выше моих сил и средств. Нужно ли говорить о трудности защиты по настоящему делу, когда еще находишься под гнетущим впечатлением события 1 марта, о котором так подробно и хорошо говорил господин обвинитель. Я понимаю, что очень многим приходит в голову то, что защита по настоящему делу совершенно невозможна, что защиты быть не может. И действительно, обстоятельства настоящего дела таковы, что подобная мысль может прийти в голову. Но, во всяком случае, обязанность защитников, назначенных от суда, священна. Мы обязаны исполнять эту задачу уже потому, что великий составитель судебных уставов, на основании которых происходит в настоящее время суд над подсудимыми, сказал в изданном им законе, что никто не может быть обвинен за преступление иначе, как на основании этих уставов, в которых защита является таким же фактором правосудия, как и обвинение. Само собой разумеется, я не являюсь здесь защитником совершенного злодеяния; я защищаю только лицо, которое его совершило. Я должен отдать справедливость обвинителю: обдумав в подробностях его речь, я должен заявить, что в ней исчислены подробно все обстоятельства, которые говорят в пользу подсудимого, защита коего поручена мне судом, и если я могу прибавить что-либо к сказанному им, то лишь потому, что обвинитель смотрит на преступника не совсем такими глазами, как смотрит на него защита. Защитник, ознакомившись частным образом с подсудимым, как бы ни было гнусно совершенное им злодеяние, скорее может отыскать в нем черты, которые объясняют совершенное им преступление. Я полагаю, что, пользуясь теми же чертами подсудимого, которые уже намечены г-ном прокурором, я могу вывести из них несколько иное заключение. Я не говорю об ужасе совершенного преступления, но полагаю, что во всяком случае мы не можем обращать этого дела в дело мести хотя бы из благоговения к священной памяти царя, погибшего от рук убийц, находящихся в настоящее время перед судом. Я думаю, что они должны пользоваться всеми гарантиями правосудия, которые установлены покойным государем императором. А потому я считаю долгом изложить все то, что могу сказать в пользу подсудимого Рысакова.
Сам обвинитель уже объяснил вам, что Рысаков, участвовавший в злодеянии 1 марта, едва вышел из отроческого возраста, имеет за собой хорошее прошлое, известен своей хорошей нравственностью и был вовлечен в это преступление примером и убеждениями других лиц. Я полагаю, что едва ли в этом можно сомневаться. Я напомню вам показания, которые дали набожная старуха, приехавшая из Череповца, и ее племянница. Они удостоверили перед нами, что в течение пяти лет, которые прожил подсудимый вместе с ними в одном доме, он был известен им за мальчика хорошей нравственности и самого мягкого характера. Само собой разумеется, что общая мерка нравственности не может быть приложима к политическим преступлениям и что лицо, известное за честного человека и даже благоразумного, будучи увлечено политическими заблуждениями, может совершить подобное злодеяние. Но в настоящее время мы имеем дело не только с человеком хорошей нравственности, но даже и с человеком мягкого характера. Когда защита этого лица была поручена мне и когда я удостоверился из производства дела в том, что в Череповце и вообще в Новгородской губернии, откуда он появился сюда в 1879 году, все знали его за мальчика мягкого характера, я пришел в совершенное недоумение и полагал, что преступление совершено было им под влиянием какого-нибудь психоза. Я искал, нет ли в нем какой-нибудь органической болезни, которая могла бы действовать на мозг, и вследствие этого просил об экспертизе. Мое ходатайство было уважено судом, но такой болезни в подсудимом Рысакове не найдено. Поэтому я остался в совершенном недоразумении, но в настоящее время судебное следствие отчасти разъяснило, каким образом этот человек дошел до того злодеяния, которое он совершил 1 марта текущего года. Из объяснений моих с подсудимым оказывается, что он прибыл в Петербург в сентябре 1879 года. Я прошу вас, господа судьи, припомните, что в то время Петербург кишел людьми, принадлежавшими к революционной партии, что это было самое горячее время их деятельности, когда приготовлялись ими покушения. Таким был именно конец 1879 года. Затем Рысаков, как объяснил уже прокурор, в декабре месяце того же года был арестован по подозрению в политической неблагонадежности, вследствие того что он приходил на квартиру государственного преступника Ширяева за его вещами и что он жил тогда с сожительницей этого Ширяева (Долгорукой) на одной квартире. Я должен обратить ваше внимание на то, что это было совершенной случайностью. Рысаков вовсе не помещался на одной квартире с Долгорукой, но он жил в меблированных комнатах, в которых случайно жила и Долгорукая, и познакомился с нею вследствие отношений, которые обыкновенно бывают между жильцами соседних комнат. Притом она была тогда в болезненном положении. Поэтому знакомство с ней и всякая услуга, оказанная ей Рысаковым, совершенно понятны и вполне объясняются независимо от политического значения Ширяева. Кроме того, я еще должен заметить, что подсудимый Рысаков никогда не видел Ширяева и что вся услуга Долгорукой с его стороны заключалась лишь в том, что он ходил по ее просьбе на квартиру Ширяева за ее вещами, и, таким образом, этот случай объясняется весьма просто. По этой только причине подсудимый Рысаков был арестован в квартире Ширяева, но затем его дня чрез два или три освободили. Очевидно, что это незначительное само по себе обстоятельство могло его случайно познакомить и завязать у него сношения с лицами, принадлежащими к революционной партии; но с его стороны не было к тому ни малейшего повода. Таким образом, ясно, что он совершенно случайно попал в ту среду, в которой и заразился, как говорит господин прокурор, революционными идеями. Когда всмотришься в характер этого мальчика и вспомнишь злодеяние, совершенное им 1 марта, то приходишь к совершенному убеждению, что преступление Рысакова может быть объяснено случайным стечением печальных обстоятельств и что одно лишь знакомство его с Долгорукой, с которой он жил в соседстве, случайно привело его в сношения с некоторыми из лиц, принадлежавших к так называемой революционной партии. Таким образом, очевидно, что скорее эта партия увлекла Рысакова, а не он искал ее. Нет сомнения, что он был вовлечен в революционную деятельность другими, более сильными людьми и, конечно, вовлечен помимо его воли. Я думаю, что едва ли нужно доказывать это. Из судебного следствия видно, что люди, с которыми он встретился, обладали такой энергией, таким характером, что всякое сопротивление их воле со стороны всякого мальчика едва ли возможно, а тем более со стороны такого, каким представляется, по удостоверению свидетелей, Рысаков. Одно уже это обстоятельство говорит в его пользу. Наконец, я должен привести и то соображение, что из самой речи господина прокурора ясно видно, что корнем всего зла в настоящее время является отсутствие в обществе нравственных принципов, отсутствие в нем семейных начал и другие подобные тому общие причины. Нельзя же ставить эти общественные недостатки в вину подсудимому, которого я защищаю. Конечно, если бы в той среде, к которой принадлежал Рысаков, существовали более твердые нравственные принципы, то не могло бы случиться то печальное событие, о котором идет дело. Тогда бы и Рысаков мог оказать сопротивление тому влиянию, которое имели на него вожаки революционной партии. Одним словом, его участие в преступлении было чистой случайностью. Поэтому, признаюсь, меня поразило заключение господина прокурора, что в настоящем случае этому человеку, являющемуся лишь физическим виновником события 1 марта, не может быть оказано никакого снисхождения и что он должен быть подведен под эту же мерку, под какую подходят остальные подсудимые. Я полагаю, что с этим нельзя согласиться. Наш закон в числе обстоятельств, уменьшающих вину, а следовательно, и меру наказания, прямо ставит тот случай, когда преступление совершено по легкомыслию и убеждению других лиц. Таким образом, я полагаю, что закон дает мне юридическую почву для того, чтобы просить суд при обсуждении виновности Рысакова принять это обстоятельство во внимание. Наконец, я думаю, что светлый образ царя-освободителя, погибшего от рук подсудимых, дает мне право просить о снисхождении, так как настоящее дело, по крайней мере в отношении к подсудимому Рысакову, живо напоминает случай, в котором Спаситель сказал: «Господи! Прости им, не ведят бо, что творят».
Присяжный поверенный Хартулари (защитник подсудимого Михайлова): Г-да сенаторы и г-да сословные представители! Кто-то совершенно справедливо заметил, что защита подсудимых есть дань несчастью, не заплатить которую значит не исполнить своей профессиональной обязанности, значит извратить смысл и назначение одного из тех учреждений, вызванных к жизни судебными уставами 20 ноября 1864 года, которые в числе других составляют славу и величие минувшего царствования!