Убийство Кирова. Новое расследование
Шрифт:
• Эгге тратит много времени на несущественные, даже тривиальные вопросы. Его глава 6 суммирует «слухи и догадки». Фактически, как я доказал в предыдущей главе, слух об убийстве Николаевым Кирова из «ревности» или по «личным мотивам» исходил от самих заговорщиков, поскольку его можно проследить до Авеля Енукидзе. Эгге ложно заявляет, что слух о том, что жена Николаева, Ми льда Драуле, увлеклась Кировым, «появился в городе летом 1933 г.», и ссылается на Кирилину. Однако Кирилина не дает абсолютно никаких доказательств, что это так. Однако в остальном «слухи» не имеют отношения к историческому вопросу о том, кто убил Кирова и почему. Эгге тратит также много страниц на исследование смерти Борисова,
• Эгге трижды цитирует важный труд «Генрих Ягода», но всякий раз по незначительным вопросам. Как мы подробно рассмотрели в 5 главе, этот первоисточник досудебных допросов Ягоды признан подлинным даже исследователями, которые являются убежденными антикоммунистами, и представляет собой первичное доказательство первостепенной важности о заговоре против Кирова. Поскольку Эгге ни разу не упоминает эти чрезвычайно важные факты, мы вынуждены предположить, что он намеренно скрыл их от своих читателей, так как они откровенно противоречат его теории, что Николаев был «убийцей-одиночкой».
• Эгге отмечает некоторые очень значительные факты в своей книге, и мы рассмотрим их здесь:
— Эгге сообщает, что Николаев сменил 13 мест работы за 15 лет, несколько последних из которых были с пребыванием на очень хороших должностях и с высокой зарплатой;
— он отмечает, что Николаев и его семья имели трехкомнатную квартиру в новом доме. Это было очень привилегированное жилье в Ленинграде в то время;
— Эгге не забыл написать, что в письме Кирову Николаев жаловался на то, что его дети «умирали от голода». Он жаловался, что не может найти работу и что работа была «необходима» (Эгге 37). Однако Эгге также подтверждает документами, что Николаев отклонил все предложения о работе (Эгге 33). Эгге замечает, что родственники Николаева единодушно заявляли, что семья не нуждалась;
— в своем «дневнике» — Эгге правильно замечает, что это было гораздо больше, чем просто дневник, включавший и другие записи — Николаев жаловался на бедность и голод. Короче говоря, Николаев явно лгал в этих записях «частного порядка». Эгге никогда не указывает этого. И тем более он не задает вопрос, с какой стати Николаеву делать это. Однако мы знаем, что Николаев позже дал показания, что он заранее сфабриковал эти записи, чтобы усилить видимость, что он убил Кирова по личным причинам. Но Эгге не рассказывает читателям, что Николаев говорил это. (Мы рассматривали признание Николаева об этом факте выше в настоящей книге.)
— Эгге отмечает, что на первом допросе 1 декабря Николаев сказал, что идея об убийстве пришла ему в начале ноября. Позже он назвал сентябрь;
— Эгге замечает, что Николаев лгал в своем первом признании.
Но Эгге не использует эти факты, так как они не помогают в доказательстве его предвзятого тезиса, что Николаев был «убийцей-одиночкой».
Центральная глава в книге Эгге — это глава 8, под заголовком «Расследование» и террор. Кавычки вокруг первого слова несомненно должны выразить мнение Эгге по поводу того, что расследование было сфабриковано, чтобы соответствовать предопределенному заключению, и что все подсудимые, кроме Николаева, были «ложно обвиненными», невинными людьми. По сути это является главным выводом этой главы и книги Эгге в целом. Как мы увидим, Эгге не приводит абсолютно никаких доказательств в подтверждение этой гипотезы.
В начале этой главы Эгге рассказывает сплетни, а потом замечает, что они несущественны. Например, Эгге сообщает — что, по словам Медведева, на Ленинградском железнодорожном вокзале Сталин нанес оплеуху главе ленинградского НКВД Медведю, лишь для того чтобы потом заметить, что телохранитель Сталина Власик позже отрицал, что Медведь вообще присутствовал там. Эгге рассказывает еще один слух — что Ягода приказал всем в Смольном стоять по стойке смирно лицом к стене, когда вошел Сталин — но приводит в качестве первоисточников лишь сенсационную литературную халтуру Бастрыкина и Громцевой. «Доказательствами» Бастрыкина и Громцевой по поводу этого заявления являются лишь беседы с Тамми и Росляковым, которые рассказали это и другие подробности. Однако Эгге даже не сообщает нам этот факт. Это пример серьезных недочетов Эгге. Иногда он дает оценку своим источникам, а иногда не затрудняет себя этим.
Эгге тратит несколько страниц на пересказывание слухов — от Эми Найт, Александра Орлова, опять от Медведева, снова от Бастрыкина и Громцевой и от Никиты Хрущева — прежде чем признать, что слухи — это не история:
Но некоторые историки продолжают верить этим слухам; некоторые из них даже считают их почти подтвержденными фактами.
Немного дальше Эгге цитирует Рослякова касательно того, что произошло во время допроса Николаева Сталиным — а потом замечает, что Росляков был лишь в том же здании в то же время, но не присутствовал на разговоре! Так что — еще один слух.
Эгге неверно приводит высказывание Молотова Феликсу Чуеву о том, что зиновьевцы «использовали» Николаева. А потом Эгге заявляет, что Молотов противоречил себе самому.
Согласно Молотову, Николаев заявил, что данное убийство было идеологически мотивированным, т. к. он является сторонником Зиновьева. Тем не менее этот рассказ Молотова о Николаеве не вполне соответствует другим свидетельствам Молотова. Он тоже сказал, что Николаев, вероятно, не был ни правоверным зиновьевцем, ни правоверным троцкистом, но использовали его именно зиновьевцы (Эгге гл. 8).
Далее в примечании Эгге заявляет:
Во время бесед с Чуевым Молотов сказал, что Николаев действовал в одиночку.
А вот, что действительно сказал Молотов, по рассказу Чуева:
В тот же вечер мы поехали в Ленинград — Сталин, Ворошилов и я. Говорили с убийцей Кирова Николаевым.
Замухрышистого вида, исключен из партии. Сказал, что убил сознательно, на идеологической основе. Зиновьевец. Думаю, что женщины там ни при чем. Сталин в Смольном допрашивал Николаева.
— Что из себя представлял Николаев?
— Обыкновенный человек. Служащий. Невысокий. Тощенький… Я думаю, он чем-то был, видимо, обозлен, исключен из партии, обиженный такой. И его использовали зиновьевцы. Вероятно, не настоящий зиновьевец и не настоящий троцкист.
— Осужден был не один Николаев, а целый список, — говорю я.
Дело в том, что не за покушение они были осуждены, а за то, что участвовали в зиновьевской организации. А прямого документа, насколько я помню, что это было по решению зиновьевской группы, не было. Поэтому он как бы отдельно выступал, но по своему прошлому он был зиновьевец [138] .
138
Чуев Ф. Молотов. Полудержавный властелин. — М., 2002. С. 376.