Убийство Кирова. Новое расследование
Шрифт:
Несмотря на утверждения Лено (а до него Серова), Ягода никогда не отрекался от своего признания. Ягода отрицал лишь то, что он был «соучастником». Он делал это настойчиво и последовательно. Его показания объясняют его оговорки в судебном протоколе, который мы уже цитировали выше.
• Сначала Вышинский спросил Ягоду, «принял (ли он) лично какие-нибудь меры, чтобы убийство… Кирова осуществилось». Ягода просто ответил: «Это было немного не так».
Как мы видим из его досудебных показаний, Ягода заявлял, что он лишь отдал приказ Запорожцу, чтобы никаких препятствий не было на пути такого покушения. Он никогда не «принимал каких-нибудь мер, чтобы убийство осуществилось».
• Во втором отрывке Вышинский ссылается на освобождение Николаева и затем спрашивает,
Это полностью согласуется с досудебными показаниями Ягоды. Там он заявлял, что он сначала отдал распоряжение не мешать покушению на Кирова. Он никогда не отдавал таких распоряжений «потом» — то есть после задержания и освобождения Николаева. Фактически Ягода признался, что он был уведомлен о задержании и освобождении Николаева лишь после того, как это случилось.
Признание Ягоды сильно видоизменяется. Он настаивал на признании лишь тех преступлений, которые, по его мнению, он действительно совершил, и отказывался признаваться в других. Как на досудебных допросах, так и на суде он упорно отказывался согласиться с тем, что он является соучастником. В этом он был схож с Бухариным, который тоже признался во многих серьезных преступлениях, караемых смертной казнью, но тем не менее провел много времени на месте для дачи показаний и потратил большую часть своего последнего слова перед судом, отрицая некоторые обвинения, выдвинутые обвинением.
Такое поведение, как на досудебных допросах, так и на суде, совершенно несовместимо с пытками или другими видами принуждения или с состоянием «перепуганных подсудимых». Однако Лено делает такие заявления снова и снова:
• «несколько абсурдных признаний перепуганных подсудимых» (Л 467);
• «свидетельства, которые были вырваны под пыткой в процессе фабрикации дела против арестованного главы НКВД Ягоды» (Л 573);
• «(Климов) широко пользовался показаниями 1937–1938 гг. Губина, Запорожца, других сотрудников ленинградского НКВД, Ягоды и бывшего заместителя Ягоды Буланова, вырванными под пытками и использованными для обличения Ягоды на Мартовском процессе 1938 г.»
Лено применяет выражение «пытка», когда желает отбросить без рассмотрения какие-то показания, которые не вписываются в его предвзятую схему. Мы проанализируем употребление им «пытки как дымовой завесы» в другой главе нашей книги.
Рассмотрение Вышинским юридического определения «соучастия», которое мы воспроизвели выше из судебного протокола, доказывает, что Ягода никогда не «отрекался от своего признания», как заявлял Лено. Лено, несомненно, должен был знать об этом и, следовательно, лжет своим читателям. Ягода «отрекся» лишь от одного высказывания — своего признания в «соучастии».
Глава 16. Бухарин и Котолынов
На с. 135 исследования Лено мы читаем:
Секретарь Выборгского райкома партии Петр Смородин (вместе с Николаем Бухариным) поддержал просьбу физика и сотрудника ГПУ Д.Л.Талмуда, чтобы начальник ОГПУ Филипп Медведь назначил бывшего работника ленинградского комсомола Ивана Котолынова, ныне бывшего зиновьевца, на работу в его лабораторию.
Лено не возвращается к вопросу о рекомендации Бухарина Котолынову. Список о Бухарине в указателе книги Лено имеет ряд подзаголовков (Л 818), но эта ссылка просто свалена в общую массу с другими разными ссылками на него.
Лено дает одно подстрочное примечание к этому абзацу, хотя оно не упоминает Бухарина:
75. О просьбе Талмуда, чтобы Котолынова назначили в его лабораторию, см. «Убийство в Смольном» («Родина», 1995, № 10: 62–66).
Читатель никогда бы не догадался из сноски Лено, что эта статья полностью посвящена исследованию связей между Бухариным и убийством Кирова. Автор, Юрий Мурин, специализировался на изучении Бухарина и Мартовского процесса 1938 г.
Твердый антикоммунист Мурин отвергает всякие предположения о том, что Бухарин был виноват даже в тех преступлениях, в которых он признался. Но Мурин собрал некоторые полезные свидетельства из первоисточников об участии Бухарина в убийстве Кирова. Ни одно из этих свидетельств никогда даже не упоминается, а тем более не подвергается тщательному исследованию со стороны Лено.
Здесь мы рассмотрим лишь вопрос о рекомендации Бухарина Котолынову, отложив рассмотрение других свидетельств, связывающих Бухарина с убийством Кирова в главы о Январском 1937 г. и Мартовском 1938 г. Московских процессах.
Объяснение Бухариным его рекомендации Котолынову содержатся в его письме Сталину от 15 апреля 1937 г. Это было опубликовано отдельно, тоже Муриным, в 2000 г. [106] Мы смогли сравнить его с фотокопией той копии, которой пользовался Мурин [107] . Это длинное письмо, написанное лично Сталину Бухариным из тюрьмы, куда были заключены он и Рыков после их ареста 27 февраля 1937 г. по окончании рассмотрения свидетельств против них на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 г. На с. 19 машинописной копии этого письма (Мурин 1995, с. 64; Мурин 2000, с. 53–54) Бухарин пишет:
106
Мурин Ю. «Но я-то ЗНАЮ, что я прав». Письмо Н. И. Бухарина И. В. Сталину из внутренней тюрьмы НКВД // «Источник», 2000, № 3. С. 46–58.
107
Архивные идентификационные номера, данные Муриным, написаны от руки на первой странице этой копии. Однако они написаны неправильно. Точные архивные идентификационные номера даны в конце письма более крупным почерком и показывают, что Мурин неправильно прочел исходную страницу 129 как «127».
«В заключительном слове Н. И. Ежова на пленуме в качестве доказательства того, что я и в 34 г. якобы поддерживал связи со своими мною осужденными «друзьями», фигурировали два моих письма:
1) к Е. Ярославскому о Владимире Слепкове и 2) к Медведю о Котолынове. Последнее письмо объясняется вот как (я с Котолыновым вообще никаких связей не имел): ко мне пришел Д.Л.Талмуд, физик и сотрудник ГПУ, которому я помогал в устройстве специального назначения лаборатории, находящейся] в ведении ГПУ. Он меня просил написать Медведю, чтоб тот дал ему Котолынова, о котором он, Талмуд, знает от Смородина. Тогда по просьбе Талмуда я, не имевший представления о том, что такое Котолынов (он мне его назвал Ваня Котолынов), написал Медведю, и т. к. Талмуд сказал, что за К[отолыновым] были какие-то оппозиционные грехи, я в этом же письме к Медведю написал и об этом и указал, что нужно специально проверить К[отолынова] по этой линии (все это можно прочесть в оригинале письма; все это можно проверить и у Талмуда). Так какая же это связь? Какая же это переписка с друзьями, мое письмо начальнику ГПУ по просьбе сотрудника ГПУ?» ([АП РФ.] Ф. 3. Оп. 24. Д. 301. Л. 153).
Бухарин ссылается на два письма, которые Ежов предъявил февральско-мартовскому пленуму 1937 г. Лено никогда не рассматривает их или что-либо о контексте, в котором всплыла рекомендация Бухарина Котолынову. Мы рассматриваем ее здесь, так как она имеет непосредственное отношение к вопросу о свидетельствах против Бухарина.
В ходе обстоятельного обвинения Бухарина перед Пленумом ЦК в феврале 1937 г. Ежов цитировал свидетельства, что Бухарин вместе с Рыковым продолжали участвовать во враждебной оппозиционной фракции против сталинского руководства, в то же время заявляя, что они давно отказались от всякой оппозиции. То есть Ежов обвинил Бухарина в «двурушничестве» — тема, которую мы исследуем в другой главе настоящего труда.