Убийство Кирова. Новое расследование
Шрифт:
Радек: Это было после получения письма от Троцкого. Письмо от Троцкого было получено в феврале или марте 1932 года (Процесс 54).
Это веское доказательство, что письмо, о котором говорит Радек, было тем самым, которое было изъято из архива Троцкого.
Радек описал содержание этого письма Троцкого следующим образом:
Радек: Троцкий сообщал, что сведения, какими он располагает, приводят к выводу, что я убедился в его правоте в том, что без реализации троцкистских требований политика упрется в тупик. Далее Троцкий писал, что, так как он знает
Письмо Седова Троцкому, частично воспроизведенное в переводе на французский Бруэ, подтверждает слова Радека о зиновьев-цах.
[Блок] организован. В него вошли зиновьевцы, группа Стэн-Ломинадзе и троцкисты (бывшие «…………….»).
Радек показал, что он уже подтверждал, что Троцкий планировал «терроризм» в беседе с Сергеем Мрачковским, которая состоялась в конце октября — начале ноября 1932 г.
Вышинский: Что вам ответил Мрачковский?
Раде к Он ответил совершенно определенно, что борьба вошла в террористическую фазу и для реализации этой тактики мы теперь объединились с зиновьевцами и возьмемся за подготовительную работу. Ясно, что раз новым положением был террор, то подготовительная работа должна была заключаться в собирании и создании террористических кадров.
Вышинский: Известно ли вам было от Мрачковского о подготовке террористических актов против руководителей партии и правительства?
Раде к В апреле 1933 года Мрачковский меня запросил, не могу ли я ему назвать среди троцкистов человека, который взялся бы за организацию террористической группы в Ленинграде.
Вышинский: Противного?
Радек: Против Кирова, понятно (Процесс 53).
В результате Радек показал, что заговор с целью убийства Сергея Кирова, партийного лидера в Ленинграде, замышлялся в апреле 1933 г., а Киров фактически был убит в декабре 1934 г.
Радек заявил, что в феврале или марте 1932 г. — мы знаем теперь, что это было 3 марта 1932 г. — он получил письмо от Троцкого, в то время как он, Радек, был в Женеве. Это письмо было директивой, как «устранить руководство» — что, как понял Радек, означало посредством террора.
Гетти предположил, что это письмо «содержало попытку убедить адресатов вернуться в оппозицию». Радек подтвердил, что письмо Троцкого действительно содержало такой призыв, но что оно заканчивалось словами «надо поставить вопрос об устранении руководства». Слова «устранить» и «устранение» часто используются подсудимыми на Первом московском процессе. Все заявляли, что понимали это так, как и Радек — в значении убийства. Вполне естественно, что они понимали это именно так, ибо не было других средств «устранить руководство» кроме как получить большинство в Центральном Комитете — чего они не смогли сделать в 1920-е годы, когда они могли открыто проводить кампании в рядах партии внутри СССР.
По словам Валентина Астрова, Бухарин использовал те же самые слова, когда выступал перед своей подпольной фракцией:
Я возвращаюсь к изложению выступления БУХАРИНА на январском 1930 года совещании.
БУХАРИН сказал, что нельзя определить, насколько длителен может оказаться период восстаний, он может затянуться на ряд лет. Возможно, что в процессе борьбы за власть придется заключать временные блоки с эсерами или меньшевиками. Остановившись на крупнейшей роли СТАЛИНА, БУХАРИН сказал, что СТАЛИНА как главную силу в этом руководстве необходимо будет во что бы то ни стало устранить (жирный шрифт мой. — Г.Ф.) (Лубянка 1937–1938 27).
Позднее Троцкий писал для публики, что под словом «устранить» он не подразумевал «убить». По словам Астрова, то, что подразумевалось под предположительно двусмысленным словом, получило разъяснение на том же собрании заговорщиков в январе 1930 г.:
БУХАРИН далее указал на приближающуюся интервенцию и сказал, что СССР, при его нынешнем состоянии и при политике сталинского руководства, не сможет победить империалистов. В случае интервенции правые должны будут использовать военную ситуацию, сохранить свою подпольную организацию для продолжения борьбы за свержение сталинского руководства.
Выступавшие после БУХАРИНА участники совещания солидаризировались с ним. КУЗЬМИН в своем выступлении высказался за тактику «дворцового переворота», с арестом СТАЛИНА и других членов советского правительства. Выступление КУЗЬМИНА закончилось его громким заявлением, сделанным им в пылу необычайного озлобления: «Дайте мне револьвер, я застрелю Сталина». Его просили не кричать об этом, так как под окнами могут услышать. СЛЕПКОВ же заявил, что «ненависть к Сталину — священная ненависть», но что не следует выражать ее так громко.
Через несколько дней на квартире МАРЕЦКОГО в моем и КУЗЬМИНА присутствии БУХАРИН сказал КУЗЬМИНУ, что такие, вообще говоря, законные желания, как «я убью Сталина», нельзя выражать там, где присутствует много народу, так как об этом может узнать ГПУ.
Позднее в том же заявлении Астров пересказал историю о том, как Бухарин говорил ему летом 1931 г., что Сталина нужно убить, поскольку не было другого способа «взять руководство партией в наши руки».
Я вспоминаю мою беседу с БУХАРИНЫМ, состоявшуюся летом 1931 года или 1932 года, во время которой БУХАРИН на сей раз уже в прямой форме заявил о необходимости убить СТАЛИНА. Развивая дальше эту мысль, БУХАРИН подчеркнул, что при отсутствии СТАЛИНА никто не сможет сплотить партию, а это даст возможность нам захватить руководство в свои руки (Лубянка 1937–1938 29).
Это единственный отрывок, который потом опроверг Астров, что он слышал, как Бухарин четко и ясно произнес слово «убить».
Как мы видели, в 1932 г. Троцкий и Седов писали о блоке между троцкистами, зиновьевцами и группой Стэн-Ломинадзе, и что в январе 1937 г. Радек тоже говорил о блоке, сформированном в 1932 г. между троцкистами и зиновьевцами. Астров показал, что Бухарин объявил своей подпольной фракции, тоже в 1932 г., о необходимости сформировать блок с троцкистами.