Убийство на Аппиевой дороге
Шрифт:
– Я не могу запретить тебе сидеть там, где ты пожелаешь, гражданин.
– Ну же, Тирон. – Я обнял его за плечи. – Давай не будем дуться друг на друга.
– Ты пьян, Гордиан.
– Ты тоже тут трезвым долго не останешься. И часто ты сюда наведываешься?
Он наконец чуть заметно улыбнулся.
– Захожу иногда. Иной раз мне просто надо куда-то уйти. А иногда…
Я проследил за его взглядом. Он смотрел на женщин.
– Тирон, старый плут. Только не говори мне, что ты ведёшь за спиной у Цицерона тайную жизнью
– А почему
– Не надо об этом, Тирон. Не сегодня. И без того голова забита заботами, о которых я сейчас хочу забыть. – Я подозвал слугу и велел ему наполнить чашу Тирона. – Я был там, на суде. Слышал речь твоего господина и не мог поверить собственным ушам. Что на него нашло?
– Он мне больше не господин, и ты прекрасно это знаешь.
– Извини, я по привычке. Так какая муха его укусила? Прошлой ночью он был преисполнен обычной самоуверенности. Мне хотелось придушить его на месте.
– Когда ты его видел - да. Но последнее время настроение у него меняется чуть ли не ежечасно. То он уверен в себе, то впадает в полное отчаяние. Ты даже представить себе не можешь, как сказался на нём этот кризис. Сколько его друзей порвали с ним из-за того, что он поддерживал Милона. Как недостойно обошлись с ним и Помпей, и Цезарь. Ты же знаешь его Ахиллесову пяту – больной желудок; по целым дням он не может взять в рот ни кусочка. Бывает, что среди ночи он просыпается от судорог. То, что он позволил Милону так поступить с тобой – я помню, ты не хочешь сейчас говорить об этом, но я не могу не говорить – совсем на него не похоже, ты прекрасно знаешь. Точно так же как непохоже на него то, как он вёл себя сегодня на суде. Хвала богам, хоть это уже позади!
– Мне доводилось видеть Цицерона в моменты, когда на него давили со всех сторон. Но я в жизни своей не видел, чтобы оратор так запорол речь.
– Ты, похоже, рад?
– Хочешь верь, хочешь нет, но под конец мне его сделалось жаль. А многие радовались.
– Слишком многие. У Цицерона были все основания опасаться за свою жизнью.
– Да полно тебе; там же были солдаты; они не допустили бы бунта.
– В самом деле? Думаешь, они стали бы защищать Цицерона, если бы толпа принялась швырять в него камнями?
– Ты это о чём?
– Кто знает, какой приказ на этот счёт Помпей дал своим солдатам?
– Не могу поверить…
– Помпей явно был рад избавиться от Милона. Он и от Цицерона избавился бы с такой же охотой, представься возможность. В случае чего стали бы его солдаты защищать Цицерона, или же просто случайно получилось бы так, что в тот момент они все смотрели в другую сторону? Внезапный бунт толпы – удобный случай, лучше не придумаешь. И никто не сможет обвинить Великого. Зря качаешь головой, Гордиан. Поверь мне, у Цицерона сегодня были веские основания опасаться за твою жизнь.
– Значит, он просто насмерть перепугался?
– Вот именно. Смотреть на это было для меня самой настоящей пыткой.
–
– А Милон – тот просто сидел с пеной у рта. Послушать его, так это по вине Цицерона он проиграл дело.
– Ну, это чушь.
– Он говорит, что им следовало рассказать всё как есть и доказать, что формально он в смерти Клодия невиновен, пусть даже это звучит совершенно невероятно и не оправдывает его.
В моей голове, уже порядком затуманенной вином, что-то мелькнуло. Нечто подобное говорил Цицерон прошлой ночью. Я его тогда не понял.
– Как это понимать – формально невиновен?
– И я знаю, что ты сейчас спросишь: в самом ли деле речь Цицерона была так хороша. Это-то и не даёт мне покоя. Сколько часов мы проработали над этой речью, сколько сил в неё вложили, сколько труда – и всё прахом. А ведь с её помощью мы вполне могли добиться оправдания Милона. Скоро мы её опубликуем, и ты сможешь судить сам. Речь Цицерона в защиту Милона должна остаться в памяти римлян во всём её совершенстве, без воплей толпы!
– Слишком поздно для Милона. Так что ты сейчас сказал насчёт…
– Клянусь Гераклом, вот уж кого мне совершенно не хочется видеть! Рад был поговорить с тобой, Гордиан. – Тирон поднялся и отошёл. Я вгляделся в неверном красноватом свете, пытаясь разглядеть лицо вошедшего. Оно показалось мне знакомым; но я никак не мог вспомнить, где мог видеть этого человека, пока кто-то ни окликнул его.
– Филемон!
Ну, конечно. Один из пленников, схваченных Евдамом и Биррией. Надо бы с ним поговорить. Я огляделся в поисках Эко, но всё расплывалось перед глазами. Неужели я настолько пьян? Наконец я разглядел его среди игроков в кости. Мне даже показалось, что в общем шуме я расслышал имя Менении, которое мой сын выкрикивал на счастье.
Заметив, что Филемон озирается в поисках свободного места, я поманил его. Он подошёл и остановился в шаге от меня.
– Не припомню, чтобы мы были знакомы, гражданин.
– Верно, незнакомы; и всё же нас кое-что связывает.
– Мы оба довольствуемся дрянным вином и дешёвыми девками?
– Нет; нечто более значительное. Присаживайся. Я угощаю.
– Мне лучше бабу.
– Может – потом. И то сказать, тебе долго пришлось обходиться без того и другого, верно?
– Это когда я сидел под замком на вилле Милона? По крайней мере, эта сволочь больше там роскошествовать не будет.
– Да уж, похоже на то. О, да твоя чаша, вижу, уже пуста. Выпьем ещё.
Филемон быстро захмелел. Без малейших расспросов с моей стороны он пустился в повествование о случившемся в Бовиллах. Видимо, рассказывать об этом всем, кто только был готов его слушать, доставляло ему удовольствие. То, что с ним произошло, наполняло его ощущением собственной значимости – ведь благодаря этому он стал одним из главных свидетелей на таком важном процессе. Вино всё больше развязывало ему язык.
– Сказать по чести, я малость приукрасил там, на суде, - признался он.