Убийство на Дворянской
Шрифт:
Сверх всего прочего, слежу за благоустройством города. К примеру, проезжаю недавно по Усманской, а на усадебном месте, где когда-то размещалось первое народное училище, черт знает что! Дикие развалины! Пишу ответственным лицам в магистрат: «Примите меры, строения, возведенные купцом Федором Лариным, пришед в ветхость, делают городу безобразие!» Подействовало, зашевелились!.. Наблюдаю также за состоянием дорог, порядком в торговле, строительством богоугодных заведений. На мне искоренение нищенства и праздношатания, взыскание долгов казне, надзор за правилами содержания
– Паром тоже в твоем ведении? – прервал пространный отчет Хитрово-Квашнин.
– А как же! – сказал Меньшиков, разливая шампанское по бокалам.
– На нем-то я и перебрался через реку, но перед тем стал свидетелем любопытнейших событий.
И штабс-ротмистр, попивая вино, поведал приятелю о том, случилось на левом берегу.
– Ах, Егупов, ну, прохиндей! – качал головой тот. – Дерет с проезжающих три цены, постоялый двор завел с незаконной продажей сена и овса! Вот я покажу, стервецу!.. Постой, а что же Романовский?
– Собственно, слабоват он воевать с такими, как Егупов.
– Кого же туда поставить? – задумался Меньшиков, поглаживая локоть левой руки, простреленный навылет в сражении под Витебском. – Кого поставить? Вот, на тебе, еще одна головная боль! Тут мошенники с самого утра покоя не дают, орудуют, а ты ломай голову над тем, как прижать подлецов паромщиков!.. В доме коллежского асессора Водошникова утренний чай не успел поспеть, а уж в кабинет хозяина вор наведался. Не слыхал?.. А тут еще сюрприз. Только что, прямо перед твоим приездом, ко мне влетел посыльный от квартального надзирателя 2-й части Горлова. Докладывает, усманский помещик Соколов в штофной лавке на выезде из города так налакался с какими-то ушлыми субъектами, что те…
Хитрово-Квашнин снова перебил друга, заметив, что принял непосредственное участие в событиях на Усманской.
– Неужели?.. Вот так новость!
Штабс-ротмистр в деталях рассказал, как мошенники изъяли наличность у Соколова, как Митрофан погнал бричку за коляской, и как в самый неподходящий момент у нее сломалась ось.
– Хм-м… я уже отправил полицейских во главе с унтер-офицером Сериковым на поиски коляски и тех двух ушлых субъектов, – сказал Меньшиков, пригубив вина. – По словам кучера один из них высокий, субтильного телосложения, будто бы дворянин, другой поменьше ростом, смахивает не то на дворового, не то на мещанина… А ты, дружище, ничего не добавишь к их внешнему виду?
– К сожалению, немного. Они от меня находились на приличном расстоянии. Скажу только, что на том, что повыше были темный фрак и светлые панталоны, а на другом – темно-синий сюртук и темные панталоны в клетку. Фрачный мошенник и впрямь глядел дворянином.
– Черт возьми!.. А не тот ли это господин, что… Понимаешь, в то время, как вор орудовал в кабинете Водошникова, хозяина дома отвлекал разговорами о живописных картинах высокий худощавый дворянин в черном фраке и светлых панталонах! Говорят, учтивый,
Меньшиков хотел еще что-то сказать, но послышался стук в дверь.
– Ну! – резко бросил он, оборотившись к входу.
Посетителем оказался грузный человек с полным обветренным лицом, заросшим густой полуседой бородой. Одетый в присборенный сзади кафтан насыщенного синего цвета и штаны в полоску, он тяжело дышал и прикладывал трясущейся рукой большой носовой платок к затылку. В серо-зеленых глазах его отчетливо читались страх и неуверенность.
– Купец Раков, – шепнул полицмейстер Хитрово-Квашнину и посмотрел на торговца. – Что это с тобой, Степан Иваныч? Трясешься, будто в лихорадке!
– Ох, Павел Николаич, отец родной, беда! – сказал, чуть не плача, купец, сняв с головы картуз.
– Да ты присядь!
– Некогда рассиживать… Вчера надо было дурню старому, голове садовой, идти в полицию, а я в самый последний момент и приперся… Все прикидывал, гадал, бестолочь!
– Да в чем же дело? Объясни, наконец.
– Вчера вечером перед отходом ко сну мне письмо подбросили, Павел Николаич. Да что рассказывать, вот, читайте!
Купец порылся в карманах, достав сложенный вчетверо лист почтовой бумаги. Полицмейстер развернул его и вслух прочел:
– «Степан Иванов Раков, если завтра до одиннадцати часов утра в дупле старой липы в Воронежском саду напротив дома мещанина Терпугова мы не обнаружим тысячу рублей ассигнациями, твой двухэтажный дом с флигелями и все лавки на торговых площадях сгорят дотла! Если же обратишься в полицию, лишишься жизни».
– Хм-м, злоумышленники совсем не церемонятся, – покачал головой Хитрово-Квашнин. – Огнем, смертью грозят, негодники!.. Что собираешься предпринять, дружище? Слабо верится, что это чья-то шутка, уж больно угрожающее послание.
Меньшиков бросил взгляд на напольные часы и поджал губы.
– Половина одиннадцатого. Времени в обрез!.. И чего ж ты, Степан Иваныч, тянул? Чего ждал?
– Да я всю голову сломал! – возопил купец, страдальчески хмуря брови. – Кладу в карман тысячу рублев, а сам в сумлении. Иду со двора, сажусь в дрожки, голова кругом идет, все кумекаю. Решаюсь, наконец, трогаюсь с места, плетусь по Церковной к Воронежскому саду, и вдруг мысль: «Куда тебя несет, пень замшелый? Испужался, старый черт!». Развернулся и погнал кнутом лошадку в Управу благочиния…
– Ладно, что теперь об этом толковать. Поздно мертвому ребра простукивать, как говаривал наш полковой лекарь Спиридонов… Знаешь, где стоит та старая липа, Степан Иваныч?
– Знаю, она там одна с дуплом и есть.
Меньшиков оторвал кусок оберточной бумаги, скомкал и вручил купцу.
– Вот этот комок бумаги и положишь в дупло. А потом отправляйся домой. Ничего не бойся, полиция присмотрит за твоим домом и лавками.
Раков со вздохом поклонился и нахлобучил картуз на голову. Беспрестанно бурча себе что-то под нос, он застучал подкованными сапогами и, держась по-стариковски за поручни, спустился с крыльца на утоптанную землю.