Убийство на Эйфелевой башне
Шрифт:
Человек в перчатках все еще улыбался. Никогда еще Виктор не испытывал такой ненависти. Она готова была выплеснуться наружу, но вдруг он в ужасе застыл, увидев, как чья-то тень мелькнула за спиной человека в перчатках, и тот резко обернулся. Виктору показалось, что каждый кадр задерживается на долю секунды, а потом, в полной тишине, его сменяет другой. Настоящий сеанс хронофотографии: вот на лице у человека в перчатках недоумение, потом оно искажается яростью, а нападавший с неумолимой силой выворачивает его руку так, что татуировочная игла входит ему в ляжку, легко преодолев тонкую ткань полосатых панталон.
На лице Мариуса Бонне застыло выражение крайнего изумления. Смерть пришла на свидание, которое он назначил, да только удар ее бархатной перчатки пришелся по нему самому.
Виктор услышал гомон, крики, сделал несколько шагов, хотел поднять панаму, но мышцы не слушались его. Он посмотрел на распростертое на полу еще живое тело и поднял глаза на Кэндзи.
— Как же вы вовремя! — только и смог выдавить он из себя почти беззвучно.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Суббота 2 июля
Графиня де Салиньяк разделила местность на боевые квадраты. Рафаэле де Гувелин достались стеллажи слева, Адальберте де Бри и Бланш де Камбрезис — справа. Матильда де Флавиньоль, которой помогала Валентина, старательно прочесывала полки, стоящие посредине.
— Поторапливайтесь, я вижу, он возвращается! — воскликнула графиня, занимавшая наблюдательный пост. — Что там «Та, которая»? Вы ее нашли?
— Нет. О, вот интересная книжечка, «Обесчещенная Лукреция» Вильяма Ше…Шеек…
Дверь магазина распахнулась — это, размахивая «Пасс-парту», ворвался Жозеф.
— Специальный выпуск о деле на башне!
— Дайте взглянуть! Дайте взглянуть! — заверещали женщины.
Выставив вперед перо, которым смахивал пыль с корешков, он силой заставил их отступить.
— Спокойствие! Тишина! Статья подписана Антоненом Клюзелем, я его знаю, он сюда приходил, это знакомый мсье Легри.
— А где мсье Легри? — спросила графиня.
— В префектуре полиции. Его и мсье Мори допрашивает инспектор Лекашер. Какая история!
Жозеф поудобнее уселся на лестнице, развернул газету и прочел:
Десять дней странные происшествия, приводившие к гибели посетителей, омрачали удовольствие от Всемирной выставки, повергая следователей в настоящее замешательство. Череду несчастных случаев вызвали укусы пчел, или то были преднамеренные убийства? Завесу над этой тайной приподнял Антонен Клюзель, предоставив на суд публики исповедь, которую оставил ему Мариус Бонне, найденный мертвым вчера вечером на первой платформе Эйфелевой башни.
— Подумайте, ведь и мы там были! Нет, мои нервы этого не выдержат! — воскликнула графиня.
Опустив газету, Жозеф смерил ее пренебрежительным взглядом.
— Вы действительно хотите услышать посмертную исповедь убийцы? — резко спросил он.
— Безусловно, друг мой, продолжайте, продолжайте!
— В таком случае я требую тишины, чтобы было слышно, как муха пролетит, ясно?
Он поудобнее устроился на своем насесте и приступил к чтению:
«Чувствовали ли вы когда-нибудь острую боль, такую сильную, будто верхнюю половину тела разрывают железные крючья? Приходилось ли вам страдать от удушья, такого стеснения в груди, что вы не в состоянии хоть что-нибудь предпринять? В первый раз такое случилось со мной в прошлом году, когда я присутствовал на торжественном открытии института Пастера.
Доктор сказал мне, что у меня грудная жаба и если я продолжу прожигать жизнь, меня скоро не станет. Бросить журналистику, сказать „прощай“ всему тому, в чем я видел особую прелесть, — ни за что! Раз жизнь моя оказалась на волоске, я решил пойти ва-банк и осуществить давнюю мечту: создать собственную газету, которая переплюнет популярность „Пти журналь“.
Мне удалось уговорить состоятельного инвестора, Константина Островского. Он негласно профинансировал меня, согласившись дать мне ссуду. Я дал расписку, в которой обязался вернуть долг не позднее 31 декабря 1889 года. Спустя некоторое время после выхода первых номеров „Пасс-парту“, в апреле, он передумал и потребовал возместить ему и капитал, и проценты, в противном случае грозился меня разорить. Того, кто долгие годы зарабатывал на хлеб бульварными бреднями, трудно удивить. Я пустил в ход дипломатию. И добился отсрочки на несколько недель. В мозгу немедленно созрел единственно возможный выход: убить этого человека. Я задумал совершенное преступление, у которого невозможно будет найти мотив, и в то же время хотел увеличить тираж „Пасс-парту“, предложив читателям тему не менее волнующую, чем Джек Потрошитель. Очень скоро мой план был готов. Он состоял в том, чтобы устранить некоторое количество людей, которых объединяло бы только то, что они оказались в один и тот же момент в одном и том же месте. Разумеется, в списке намеченных жертв был и Константин Островский. Полиция, сбитая с толку, безуспешно искала бы логику в этих убийствах.
Какое оружие выбрать? Револьвер? Слишком шумно. Холодное оружие? Слишком заметно. И тут я вспомнил, что Константин Островский увлекался экзотическими вещицами. Помимо прочего, у него была и коллекция калебасов и керамических горшочков, приобретенных у перекупщика из Венесуэлы. Однажды он показал мне их содержимое: коричневое, рыхлое вещество, перемешанное с землей, которое он назвал „смерть в бархатной перчатке“. Он говорил: „Это сок травы, убивающей без всякого шума, она называется кураре, ее используют индейцы Южной Америки“. Я попенял ему, что опасно хранить такую смертоносную субстанцию без предосторожностей. Он возразил: „Ее еще надо уметь приготовить“.
Я прочел множество трудов, описывающих этот яд, проштудировал текст Клода Бернара. Я узнал, как получить раствор для инъекций из чистого кураре: достаточно вскипятить его в дистиллированной воде и потом процедить. Стащить один керамический горшочек у Островского было под силу даже ребенку. Но как ввести кураре жертве? Шприцем Праваца? Троакаром? Я колебался. Спросить в аптеке?
Слишком рискованно. И тут мне улыбнулась удача. В книжной лавке моего друга Виктора Легри есть витрина, в которой его компаньон, мсье Кэндзи Мори, выставляет сувениры, привезенные из своих путешествий. Стоило мне увидеть татуировочные иглы из Сиама, как я чуть не закричал от радости: теперь у меня было идеальное оружие».
— Какой негодяй! — воскликнул Жозеф.
— Как печален этот мир! — заметила Валентина.
— Истинная правда, мадмуазель, и самое лучшее — бежать из него! — согласился Жозеф, переворачивая страницу.
Он продолжил чтение:
«Теперь мне предстояло испробовать силу яда кураре на подопытном кролике из семейства человеков. Обратитесь к заметке в „Фигаро“ от 13 мая: „Внезапная смерть старьевщика. Тряпичник с улицы Паршеминери… скончался от укуса пчелы…“ Пчелы! Как бы не так! Это был я! Мое средство оказалось надежным, теперь оставалось только привести его в действие.
Редакция „Фигаро на башне“ выбрала Константина Островского героем дня, и ему нужно было расписаться в „Золотой книге посетителей“. Эта церемония была назначена на позднее утро 22 июня. И тогда я решил убить несколько подписантов, чьи имена предшествовали его имени и следовали за ним.
Я подготовил себе алиби. Под предлогом празднования выпуска пятидесятого номера „Пасс-парту“ в тот день я пригласил сотрудников редакции, а также господ Легри и Мори пропустить по стаканчику в англо-американском баре на первом этаже башни.
Сам я пришел раньше. Я слился с толпой зевак на второй платформе, посмотрел на подписантов и наметил женщину в красном с детьми. Она стояла в очереди перед типом в пробковом шлеме, а тот — как раз перед Константином Островским. Когда она спустилась на первый этаж, я пошел следом. В галерее народу было не протолкнуться, я подошел к скамейке, на которую она присела, сделал вид, что споткнулся, и уколол ее в основание шеи. К несчастью, мне не повезло, игла сломалась. Я успел подобрать острие, но не смог найти второй обломок. Задерживаться было никак нельзя, и я догнал моего друга Виктора у входа в англо-американский бар.
Когда тело женщины в красном обнаружили, я был первым, кто спросил у детей, знают ли они ее. В тот же вечер я отправил два анонимных письма, одно в „Молнию“, другое — в мою газету, чтобы возбудить подозрение, будто Эжени Патино была убита оттого, что слишком много знала.
Инспектор Лекашер предпочел версию естественной смерти. Такое упрощенное объяснение придавало моим статьям полемический задор, обостряло интерес публики ко всему иррациональному и гнусному. У „Пасс-парту“ мгновенно вырос тираж.
Тогда я выписал из „Золотой книги посетителей“ имена своих ближайших жертв и был ошеломлен, обнаружив, что среди подписантов 22 июня значится моя иллюстраторша, мадемуазель Таша Херсон. Уж не заметила ли она меня? Я поставил на кон все, когда шутливо упрекнул ее, что с этой „Золотой книгой“ она обманула „Пасс-парту“. Она расхохоталась, ей казалось забавным оставлять в книге не только роспись, но указывать профессию и адрес, и все только ради того, чтобы доказать, что у тебя нашлось лишних сто су, и ты смог подняться на башню. Не уговори ее сосед по квартире, она никогда бы на это не пошла. Впрочем, и он подписался псевдонимом: Борис Годунов. Я заметил, что это имя шло сразу следом за именем Островского.
Почти без затруднений я нашел адрес Джона Кавендиша, того типа в пробковом шлеме. Но прежде чем ликвидировать его, я должен был стащить у Виктора Легри еще одну татуировочную иглу, что мне легко удалось утром того же дня, когда, отправив Джону Кавендишу телеграмму за подписью Луиса Энрике, я вызвал его во Дворец колоний. Все прошло без сучка без задоринки, американец испустил последний вздох в тот самый момент, когда мимо проходила Таша Херсон».
— Это та рыженькая, — задумчиво пробормотал Жозеф, переворачивая страницу.
«Я назначил Константину Островскому встречу, сообщив, что готов вернуть ему деньги. Мы решили совершить сделку в фиакре. Я вытащил стопку банкнот и потребовал назад свою долговую расписку. И едва он достал ее из кармана, как я уколол его в горло. Когда обшаривал его карманы, он был уже без сознания. Я наткнулся на визитную карточку с именем Виктора Легри, и это меня огорчило. Фиакр довез меня до магазинов Лувра, а потом поехал к набережной Пасси. Я вернулся к себе, переоделся и на время прилег — я был совершенно измучен. Когда наступило время обеда, я присоединился к своим сотрудникам на террасе кафе „Жан Нико“. За наш столик присел и случайно проходивший мимо Виктор Легри. По ходу разговора он намекнул на смерть старьевщика Жана Меренги и рассказал о сомнениях насчет пчелиного укуса, которыми с ним поделился Анри Капюс».
— Меренга? Да ведь это я сказал про то дело хозяину, я и записную книжку ему свою одолжил, где у меня все записано! — воскликнул Жозеф.
— О, вы так умны! — прошептала восхищенная Валентина.
Жозеф покраснел и продолжил:
«Я был в панике. Неужели Виктор догадался, что между кончиной старьевщика и смертями на выставке есть связь? Тот самый Виктор, чья визитная карточка нашлась в портмоне у Островского. Виктор, у которого я выкрал иглы. Как получилось, что он был в курсе того, о чем пресса не писала ни словечка? Я решил пойти к Капюсу. В день прибытия Буффало Билла я уколол Меренгу прежде, чем подошел Капюс, так что можно было не сомневаться — меня он не узнает. Капюс рассказал, что мой коллега уже приходил накануне и задавал ему те же вопросы. Он записал его: Виктор Легри, „Пасс-парту“. Меня охватил страх, я больше не владел собой. Старьевщик знал слишком много, я схватил скальпель, которым он препарировал крысу, и перерезал ему горло».
У дам вырвался крик ужаса. Жозеф невозмутимо продолжал читать:
«Убедившись, что он мертв, я раздел его, перенес на кровать и накрыл простыней, при этом изловчился почти не запачкаться кровью.
На следующее утро я нанял кучера фиакра, чтобы тот доставил Виктору записку от Капюса с приглашением зайти. Я пришел на улицу Паршеминери и стал поджидать добычу. Я стоял, отступив во мрак и уже занеся руку, чтобы раскроить ему череп, как вдруг мне стало плохо с сердцем. Так сдавило, что я буквально не мог вздохнуть. Удар получился слабым, а я едва живой потащился в редакцию.
Тем не менее проблему нужно было решать, мне пришлось довести свой план до конца и устранить четвертого из подписавшихся на том листе, Данило Дуковича, соседа Таша. Зная о моих связях в артистических кругах, она просила выхлопотать для него прослушивание в Опере. Так мне стало известно, что он подрабатывает в павильоне Жилищ, где изображает доисторического человека. Подстеречь его в пещере оказалось совсем не трудно.
Четверг 30 июня, двадцать два часа. Остается лишь избавиться от Таша Херсон, чтобы навести подозрение на Виктора Легри, оставив татуировочную иглу в теле молодой женщины».
На этом обрывается исповедь Мариуса Бонне. Его преступный план провалился благодаря смелости и проницательности Виктора Легри и Кэндзи Мори. Но, как ни странно, мечта его осуществилась.
«Пасс-парту» на пути к тому, чтобы всерьез посоперничать с «Пти журналь». Не мне судить деяния моего шеф-редактора, я всего лишь исполнил его последнюю волю.