Убийство на Эйфелевой башне
Шрифт:
— Теперь знаете.
— Есть и другие странные вещи! Например «Капричос». Зачем вам понадобилось придумывать эту историю с переплетчиком?
Кэндзи обернулся, мельком взглянув на портрет Таша, стоявший на комоде.
— Видимость не больше похожа на реальность, чем закат — на пожар.
Он улыбнулся и залпом осушил свое сакэ.
Вторник 5 июля, ранним утром
Прикрытое одеялом слуховое окошко все же пропускало достаточно света, чтобы обрисовывать контуры мебели. Прижавшись к стене, Таша открыла глаза, медленно высвободила руку, затекшую под затылком Виктора, и какое-то время смотрела на спавшего рядом мужчину. Чего-то в этом пробуждении не хватало. Ей вдруг вспомнился Данило Дукович. Больше никогда он не разбудит ее своими вокализами. Сердце у нее сжалось. Несчастный Данило, он ведь чуть было не устроился в оперу! Что ж, возможно, он сейчас там, в обществе Россини и Мусоргского…
Виктор что-то пробормотал. Она прикоснулась к его бедру. Ей нравился запах его тела. Он, с которым она еще три дня назад клялась никогда больше не встречаться, оказался лучше, чем Ханс! Стоило ему несколько часов назад постучать к ней в дверь, смущенному, неловкому, с охапкой цветов, как все вопросы, которые она хотела ему задать, тут же позабылись. Она оказалась в его объятиях, их губы слились, ее тело откликнулось на зов его тела. Что теперь будет? Она вздохнула. Все же ей было о чем сожалеть: место в «Пасс-парту» она, возможно, потеряла. Возьмет ли ее Клюзель, если, как обещал, возобновит выпуск газеты? Этот безумец Бонне хотел ее убить. Он умер, но не окажется ли она теперь на улице?
Виктор заворочался. Она затаила дыхание и повернулась к нему. Он открыл глаза и обнаружил, что лежит на самом краешке постели. Привстав на локте, он с нежностью посмотрел на Таша и положил голову ей на грудь. И в который раз возблагодарил — Бога ли. Провидение — за то, что они оба остались в живых. Он принялся страстно целовать ее, пружинная сетка под матрасом издала протестующий скрежет, и Таша вцепилась ему в плечо.
— Боюсь, кровать не выдержит! — прошептала она. — Не двигайся.
Они на мгновенье застыли, а потом расхохотались. Таша осторожно встала.
— Кофе?
— Да, с сахаром!
— Боюсь, он у меня закончился.
— Тогда пойдем в кафешку.
— Ты настоящий паша, все бы тебе сладенького!
— Тебя, например…
Она выпрямилась, потянулась. Он залюбовался округлостями ее гибкого тела. Она начала одеваться.
— Подъем, ленивец!
Он сел. Взгляд наткнулся на специальный выпуск «Пасс-парту», валявшийся на полу.
ЭКСКЛЮЗИВНЫЕ ПРИЗНАНИЯ УБИЙЦЫ…
Из-за этой статьи Жозеф весь вчерашний вечер отгонял от магазина толпу любопытных, желавших взглянуть на шкаф Кэндзи.
— Не могу поверить, что Бонне способен придумать столь дьявольский план. Я-то полагал, что хорошо его знаю…
— Клюзель считает, что он не был сумасшедшим — скорее аморальным. Я ведь тоже считала, что мы близко знакомы. Теперь уж нам никогда не узнать, что происходило у него в голове. Забавно: смотришь на людей, живешь рядом с ними, привыкаешь, и вдруг в один прекрасный день выясняется, что ты ничегошеньки о них не знаешь. Она протянула ему кальсоны.
— Одевайся! Не пойдешь же ты голышом?
— Отчего, разве я тебе так не нравлюсь? — спросил он, привлекая ее к себе. — А знаешь, мне хочется попробовать пожить с незнакомкой, узнавая ее день за днем и год за годом.
Он почувствовал, как напряглось ее тело.
— Например с тобой, — добавил он.
— Что со мной?
— Ты не хотела бы разделить со мной… мои свет и тени?
— Я люблю тебя.
Она хотела высвободиться, но он ее удержал.
— Правда?
— Да, несмотря на твою склонность к насилию. И даже несмотря на то, что ты считал меня преступницей.
— Тогда выходи за меня замуж!
Она мягко его оттолкнула. Он смотрел ей прямо в лицо, словно изучая ее — с видом собственника. Она отвернулась, глянула на неоконченное полотно на мольберте.
— Проси что хочешь, но только не это!
— Почему? Да почему?
В ее голосе звучала обида.
— Потому что мне нужна моя свобода!
— Свобода… чтобы встречаться с твоими друзьями, которые не могут стать моими?
Перед ним возник образ Ломье.
— Я говорю о свободе творить, — возразила она.
— Но ты будешь свободна, совершенно свободна! Ты сможешь рисовать сколько хочешь! Кстати, я ведь тоже ценю независимость. Я тщательно охранял свою жизнь от любого вмешательства. Поверить, я знаю, о чем говорю. И знаю, что жить вдвоем — это непросто.
— Ты когда-нибудь пробовал? Я — да.
Он снова почувствовал укол ревности.
— С Ломье?
Она махнула рукой.
— С этим пухленьким младенцем с румяными щечками? Смеешься? Нет, его звали Ханс. Я познакомилась с ним в Берлине. Он был художник, скульптор, известный, обходительный…
— Ты его любила?
От Таша не укрылись грустные нотки в его тоне.
— Да, одно время да, я его любила. Ты и сам не мальчишка, у тебя были женщины. Вот и у меня был любовник. Ганс не предлагал мне выйти за него, он был женат. Снял для меня комнатку, купил все необходимое для работы, занимался со мной. Я могла досыта есть и рисовать. Все шло как нельзя лучше, пока он не начал критиковать мою работу: «Здесь надо бы побольше зеленого, а тут — поменьше желтого, кстати, на твоем месте я сосредоточился бы на этом персонаже, а не на том… А ты не думаешь, что на этих складках свет надо приглушить?» Так исподволь он подорвал мою веру в себя. Возможно, его советы были правильными, однако они подавляли мою личность. Я от него ушла. Это было очень тяжело. Так я приехала в Париж.
— И правильно сделала! — воскликнул Виктор, довольный, что этот ее скульптор остался в Берлине. — Но ты забываешь одну деталь: я не Ханс.
— Знаю, ты Виктор.
Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в уголок рта.
— Все произошло слишком быстро, я не готова. Видишь эти расшатанные стулья, облезлые обои, хромую кровать? Мне пришлось за все это бороться. И здесь королева — я!
Она застыла, держа кисть в зубах. Он рассмеялся.
— Признайся, живи ты в собственной квартире, ты бы тем более чувствовала себя королевой. И, не выходя за меня замуж, ты можешь переехать в другой квартал, поближе к книжному магазину. Торжественно клянусь никогда не совать свой нос в твою творческую мастерскую.