Убийство с отягчающими
Шрифт:
До возвращения в «Олимп» у него было пять часов. Пока Сидельников с человеком Чубасова участвуют в тризне и наблюдают за двумя типами, прибывшими на похороны, как на званый вечер, Кряжин решил разобраться с Тузковым. Молодой человек уже довольно длительное время оставался без внимания, а после приезда к нему двоих глупцов Чубасова был, по-видимому, на взводе. Самое лучшее состояние для нечаянных откровений. Чем следователь воспользовался сразу, едва в беспрерывном течении внепраздничных будней появилось двухчасовое «окно».
Ночь в двадцатиместной камере, заполненной
– Вы какой-то нынче не такой, барин, – заметил Кряжин, подталкивая к Тузкову пачку сигарет. – Словно из камеры.
5
Дверь в камеру (мил.), дверь из камеры (вор.).
– Шутите? – Потомок «небогатого, но дворянского рода» щелкнул зажигалкой следователя и моргнул свежеподбитым глазом, травму которого советник заметил только сейчас. – Держите человека ни за что с уголовниками и насмехаетесь? Меня избили.
– Могу справиться – за что?
– Один из сокамерников узнал во мне крупье. Я его тоже узнал. Он тогда спустил полторы тысячи «зеленых», упрямо делая ставки на «зеро». Пятнадцать раз кряду.
– Это всегда так было, Тузков, – заметил Кряжин. – Одни бьют, когда проигрывают, а от других получаешь за то, что помогаешь выигрывать другим.
– Да говорите вы, в конце концов, что вам нужно! – возмутился Туз. – То двоих фраеров бестолковых присылаете, то сами рака за камень заводите! Я устал, и возвращаться в камеру у меня нет ни малейшего желания!
– Вот видите, Константин, как у нас хорошо все получается. А вы на меня в прокуратуру жаловаться хотели… Кто велел вам подыгрывать Крыльникову?
– Гаенко! – без раздумий выпалил крупье. – Как полковник приходил, я должен был тотчас вставать к столу и принимать ставки.
– Что, каждый раз, когда тот приходил? А откуда вы об этом узнавали?
– Мне говорил об этом сам Гаенко. Думаю, Крыльников сообщал ему, что едет в казино, и номер стола. Управляющий тут же говорил об этом мне. Велено было делать так, чтобы «полкан» не выигрывал больше тысячи. Но и не меньше.
– И как часто он приходил?
– Раз, два раза в неделю.
– Думаете, у Гаенко были какие-то обязательства перед милиционером?
– А что тут думать? – поперхнулся дымом, едва успев затянуться, Тузков. – Дураку понятно, что «полкан» делал казино «крышу», а Гаенко за это рассчитывался. За три года работы я не видел ни разу, чтобы к управляющему приезжали бандиты. И верно – какой идиот поедет, если казино «красное». Кстати, товарищ следователь… Мне тут объяснили… Короче, поскольку я не государственное добро растрачивал, а частное, да еще и по распоряжению его владельца, то вы никакого права не имеете меня за это преследовать. Вот если бы я, наоборот, у Крыльникова…
– Ты
Глава девятая
Похороны – это та часть жизни, которую всегда хочется побыстрее закончить. Плач вдовы, по деревенскому обычаю причитавшей и рвавшей на себе волосы, потемневшие от горя дети – у Крыльникова было двое мальчиков, молчание коллег полковника.
Среди родственников то там, то тут раздавались шепотки о том, что вот, мол, человек всю жизнь носил погоны, отдавал службе всего себя без остатка, а его начальство, которому он верой и правдой служил, не разрешило разместить гроб в ГУВД. Изредка слышались другие шепотки. Дескать, ГУВД – постоянно функционирующий орган, не Кремль и не Дворец спорта. И прекратить там работу, потому что умер кто-то из сотрудников, хоть и заместитель начальника, недопустимо. Не хватало еще этим гробом вызывать саркастические улыбки задержанных, привозимых и приводимых в управление.
Словом, ко второму часу прощания, когда рыдания окончательно захлебнулись, вдова, опоенная валерьянкой, затихла, присутствующие, коих на общей площади четырехкомнатной квартиры на Мясницкой насчитывалось порядка шести десятков, разбились на два лагеря: родственники с друзьями и коллеги Крыльникова по службе. Следуя процедуре мероприятия, вторые периодически подходили к первым, обещали «найти их», «помнить всегда» и заверяли, что «его дело будет продолжено».
Если абстрагироваться от тяжелой атмосферы происходящего и взглянуть на это свежим взглядом, то среди всей этой разномастной толпы скорбящих можно было заметить два маленьких коллектива по два человека, которые перемещались среди участников собрания, как маломерные суда среди военной флотилии, и преследовали несколько иные, нежели остальные, цели.
Все самое драматичное, неприятное и тоскливое Сидельников и Полянский пережили стоически. Они и были одним из коллективов, пришедших скорее посмотреть, чем поучаствовать. Они были вторым коллективом, потому как постоянно бродили за двумя типами, ранее описанными Кряжину как владельцы рубашек в полоску и лиловой.
И эта пара была самой примечательной. Лишь тоска по умершему не позволяла многим видеть, насколько необычно поведение этих двоих на церемонии прощания.
– Ты в кабинете был?
– Да, но там какая-то старуха спит. Я в столе посмотрел, на стеллажах. На полках, под кроватью. – Один из СБ Ресникова покосился на лаковые туфли покойного и сглотнул слюну. – Под матрацем посмотрел. Ничего нет…
– Иди на кухню, я – в спальню…
Сидельников, пытающийся среди приглушенного шепота поймать хотя бы одно из произносимых ими слов, помял пару белых гвоздик и поморщился:
– Интересно, о чем они говорят.
– Этот, в полосочку, рассказывает, наверное, как он под матрацем искал. На кровати старуха столетняя дремлет, он стал матрац вместе со старухой переворачивать, а она – зырк! – одним глазом, и смотрит. Но под ней ничего не было, я видел…