Убийство в ЦРУ
Шрифт:
Хаблер продолжал идти, уже отыскивая на стенах слева большую красную надпись «МАШИНЫ НЕ СТАВИТЬ». Нашел ее, пройдя половину прохода, над своего рода нишей. Под надписью был узкий погрузочный лаз со спущенной дверью из гофрированной стали. Большие бочки, похоже, с химикатами или каким-то строительным материалом, стояли в три этажа в шеренгу по пять штук, образовав карман, не видимый прохожим с улиц по оба конца прохода.
Дэйвид снова взглянул на часы. Как раз назначенное время. Он обогнул бочки, подошел к грузовому лазу, уперся в него руками и прислушался. Проход служил
— Вовремя, — произнес мужской голос.
Хаблер, все еще упираясь в лаз, поднял голову и повернулся на звук голоса. Зрачки у него сошлись в точку, пока глаза привыкали после тени к потоку солнечного света, затопившего проход. Мужчина, которому принадлежал голос, сделал три шага вперед и резко вскинул правую руку к груди Хаблера. Шестидюймовое, с иголку толщиной льдистое острие прошло сквозь кожу и мышцы, ткнулось в сердце Хаблера — ручка не позволила ему, проткнув тело насквозь, выйти из спины.
Рот у Хаблера широко открылся. Глаза тоже. По груди рубашки расплылось красное пятно. Мужчина вытащил острие и, склонившись головой поближе к Хаблеру, следил за результатом того, что им сделано, словно художник, оценивающий стремительные мазки красной краской по холсту. У Хаблера подогнулись колени, и он всем телом рухнул на цемент. Его убийца, быстро встав на колени, выхватил из заднего кармана брюк Хаблера бумажник и сунул его себе в дождевик. Встал, зорко глянул в оба конца прохода и пошел навстречу солнцу, уже почти скрывшемуся за горизонтом.
Хаблер так и не явился. Кэйхилл расплатилась за вино и вернулась к себе в гостиницу. Ее ожидали две записки: одна от Верна Уитли, другая от британского литагента Марка Хотчкисса. Коллетт набрала домашний номер Дэйвида Хаблера. Никто не ответил. Хотчкисс, сообщалось в записке, остановился в заново отремонтированном «Уилларде». Она позвонила: его номер не отвечал. Верн Уитли поселился в квартире брата на Дюпон-Серкл. Верна она застала.
— Что-нибудь случилось? — спросила Кэйхилл.
— Ничего особенного. Просто подумал, а не поужинать ли нам вместе.
— Сегодня не получится, Верн, поверь, мне самой жаль. Перенесем на другой день. Надеюсь, приглашение остается в силе?
— На завтра?
— Подходит. Как у тебя с работой?
— Туго, только что в этом нового? Пробовать прищучить бюрократа — это все равно что пытаться хлопнуть вращающейся дверью. Завтра днем я тебе звякну, и мы договоримся.
— Годится.
— Коллетт, послушай…
— Угу?
— У тебя вечером свидание?
— Я бы так не сказала, хотя тот, с кем я ужинаю, считает именно так. Деловое свидание.
— Я думал, ты домой приехала отдохнуть.
— Немного отдыха, немного дел. Ничего серьезного. Завтра поговорим.
Кэйхилл положила трубку и выругала себя за промах. Скинув одежду и встав под душ, вдруг поймала себя на мысли: эх, жаль, что она не на отдыхе. Может, удастся урвать недельку отпуска, когда она кончит разбираться со смертью Барри? Хорошо бы!
Выйдя из душа, она остановилась перед зеркалом, отражавшим ее в полный рост, и оглядела себя с головы до пят. «Строго-настрого: только салат и никакого хлеба», — объявила она своему отражению, оттянув кончиками пальцев солидную складку на талии. Разумеется, она не располнела, но знала: стоит только отказаться от своих более чем скромных привычек в еде, начать кутить, как тут же начнешь набирать вес.
Она выбрала одно из двух захваченных из дому платьев, розовато-лиловое шерстяное, которое ей связали в Будапеште. Волосы у нее отросли, и она поспорила сама с собой, действительно ли ей лучше, когда они подлиннее. Впрочем, в данный момент это не имело значения: все равно сегодня вечером в парикмахерскую ей не идти. Свой вечерний ансамбль она завершила светло-коричневыми лодочками, простой золотой цепочкой на шее и малюсенькими золотыми сережками на мочках ушей (подарок от Джо Бреслина по случаю первой годовщины ее службы в Будапеште). Прихватив сумочку и плащ, она спустилась в фойе и попросила швейцара подозвать такси. У нее не было настроения самой садиться за руль да потом еще выискивать место для стоянки.
Принялся накрапывать дождь, в воздухе потянуло холодом от надвигавшегося на Вашингтон атмосферного фронта. Швейцар развернул у нее над головой громадный зонт и помог сесть в подъехавшее такси. Она дала водителю адрес Джейсона Толкера и вскоре уже сидела у доктора в приемной. Было шесть сорок пять вечера, групповой сеанс у Толкера все еще продолжался.
Пятнадцать минут спустя пациенты проследовали мимо нее, а через несколько мгновений появился улыбающийся Толкер.
— Одухотворенная сегодня попалась группка. Смотришь, как спорят они между собою по пустякам, и понимаешь, почему они не ладят с сослуживцами и супругами.
— Они знают, что вы такой циник?
— Надеюсь, что нет. Есть хотите?
— Не особенно. К тому же я успела поправиться на несколько фунтов и предпочла бы сегодня больше вес не набирать.
Он оглядел ее сверху донизу.
— По мне, вы выглядите лучше некуда.
— Благодарю. — «А он времени не теряет», — подумала она.
Кэйхилл никогда не отвечала мужчинам, которые действовали с таким подходцем, считая их в общем-то небезопасными и безответственными. Верн Уитли сразу пришел ей на ум, и она пожалела, что приняла приглашение Толкера. «Долг!» — пояснила она самой себе, улыбнулась и спросила, в какой ресторан собирался доктор.
— В самый лучший в городе — мой дом.
— О-о, минуточку, доктор, я…
Он вскинул голову и произнес нарочито строго:
— Вы подгоняете меня под пошлый стереотип, мисс Кэйхилл. Неужели вы думаете, что раз я предлагаю поужинать у себя, значит, за этим наверняка последует сцена обольщения?
— Мелькнула такая мысль.
— У меня, откровенно, тоже, но если вы согласитесь отужинать в моем доме, то обещаю вам: пусть даже сами вы передумаете, но с моей стороны не будет никаких поползновений. Сразу после кофе с коньяком я выброшу вас на улицу. Устраивает?