Убийство в ЦРУ
Шрифт:
— Ясно, — сказала Кэйхилл. — Вы не знаете, хотя бы приблизительно, когда он вернется? Я звоню из Вашингтона и…
— Мистер Эдвардс в Вашингтоне, — сообщила молодая женщина, в голосе которой слышался островной акцент.
— Прекрасно. А где он остановился?
— В «Уотергэйт».
— Спасибо, большое вам спасибо.
— Простите, мэм, повторите, как вас зовут?
— Коллетт Кэйхилл. Я была подругой Барри Мэйер. — Она подождала, но ни одно из имен не вызвало отклика у островитянки.
Коллетт дала отбой и тут же, позвонив в гостиницу «Уотергэйт», попросила соединить ее с мистером Эдвардсом.
— Не хотите ли передать ему что-нибудь?
— Нет, благодарю. Я позвоню позже.
13
Кэйхилл сидела в громадном фойе джорджтаунской гостиницы «Четыре времени года» и поджидала Дэйвида Хаблера. Пианист наигрывал на рояле классические мелодии, приглушая особо тонкие пассажи так же, как сидевшие за широкими столами переходили в разговорах на шепот, затрагивая деликатные темы.
Кэйхилл вглядывалась в лица хорошо одетых мужчин и женщин. То были лица власти и денег — причины и следствия (возможно, и в обратном порядке): темные костюмы, меха, лакированная обувь, минимум жестов, удобные позы. Это был их мир. Правда, не для всех, и разница нигде так отчетливо не различима, как в Вашингтоне.
Связаны ли эти люди, окружавшие ее сейчас, с политикой и правительством? Испокон веков считалось: в Вашингтоне все работают в основной столичной отрасли — в правительстве. Теперь это, Кэйхилл знала, уже изменилось — и к лучшему.
Когда она училась в колледже, ей казалось, что каждый совершеннолетний молодой человек работает или в агентстве, или у конгрессмена, или в комитете политических действий и что все разговоры вокруг тяготеют к политике. Было время, когда это ей настолько осточертело, что она всерьез собиралась перевестись в другой колледж, в другой конец страны, чтобы окончательно не зациклиться на всем этом. Не перевелась, и кончила тем, что сама оказалась на государственной службе. А что, если? Глупая игра. Вот она, реальность: она работает на Центральное разведывательное управление, потеряла подругу, а теперь сидит в Вашингтоне и пытается выяснить, что произошло с подругой, — выяснить и для себя, и для своего хозяина.
Поджидая Хаблера, она вдруг осознала, что забыла или по крайней мере выбросила из головы эту вторую причину своего пребывания тут.
Ее официальное задание — взять «отпуск» и использовать его для того, чтобы «неофициально» добыть побольше сведений о смерти Барри Мэйер, — было дано ей так небрежно, так походя, как будто и в самом деле не имело никакого значения, что ей удастся обнаружить. Но ее не проведешь. Какие бы скрытые пружины ни подтолкнули Мэйер к смерти, все они упирались в «Банановую Шипучку», вероятно, важнейшую и честолюбивейшую тайную операцию из всех когда-либо затевавшихся Компанией. То, что смерть Мэйер каким-то образом нанесла ущерб операции и ее проведение решили теперь ускорить, добавляло нетерпения — и именно нетерпение охватывало сейчас Кэйхилл.
Она забыла о времени и даже о «Четырех временах года», обдумывая все то, что стало ей известно за последние несколько недель, особенно сообщение ее венгерского агента, Арпада, и слова Хэнка Фокса об утечке в «Банановой Шипучке».
Толкер? Хегедуш намекнул, что тот мог быть «дружен» с другой стороной. Тогда что за информация о «Банановой Шипучке», ставившая под угрозу всю операцию, могла бы быть у него, а если таковая была, то откуда он ее взял?
Барри Мэйер? Это единственный источник, имевший смысл, но тогда сам собою напрашивался вопрос: откуда Мэйер могла получить достаточно сведений про операцию?
Эрик Эдвардс? Возможно. Они были любовниками, он в ЦРУ и живет на Британских Виргинах.
Если Мэйер действительно убили из-за того, что она везла и что имело отношение к «Банановой Шипучке», тогда кто больше всего выигрывал: Советы или некто работающий на ЦРУ или внутри него и нечто скрывающий?
Кэйхилл посмотрела на часы. Хаблер опаздывал на полчаса. Она заказала бокал белого вина и сказала официантке, что хочет позвонить по телефону. В агентстве Барри на звонок ответила Марсия Сент-Джон.
— Я договорилась встретиться с Дэйвидом в «Четырех временах года», он должен был быть тут еще полчаса назад, — сказала Коллетт.
— Даже не знаю, куда он девался, — ответила Сент-Джон. — Знаю, что собирался с вами увидеться, но сразу после вашего звонка ему еще кто-то позвонил — и Дэйва будто ветром сдуло, понесся, прямо как олимпийский спринтер.
— Он не сказал, куда направился?
— Нет. Извините.
— Ладно, подожду еще полчасика. Если он не придет, а с вами свяжется, то попросите его позвонить мне в гостиницу «Вашингтон».
— Сделаю.
В то время как Коллетт, вернувшись к столику в «Четырех временах года», потихоньку потягивала вино, Дэйвид Хаблер остановил свою машину возле водяной колонки в Росслине, выбрался наружу, запер дверцу и повернулся лицом к улице. Ему пришлось сощуриться, под конец даже рукой прикрыть глаза от жестких прямых лучей слепящего солнца, которое, склоняясь к закату, зацепилось за дальний конец оживленной магистрали. В воздухе висела тяжелая грязная дымка, которая усиливала слепящее действие солнечного света.
Хаблер вслух повторил адрес, который дал ему позвонивший человек, тот, кто заставил его опрометью выбежать из конторы и нарушить слово, данное Коллетт. Дэйвид взглянул на часы: он приехал на десять минут раньше. Светофор на углу подсказал ему, что нужно пройти полквартала до места встречи — узкого прохода между двумя непримечательными торговыми зданиями.
Мимо прошла кучка подростков, один из которых нес большой кассетник, ревевший рок-н-роллом. Хаблер подождал, пока они пройдут, повернулся и пошел к перекрестку. Улицы были заполнены мужчинами и женщинами, торопившимися с работы домой. Дэйвид столкнулся с какой-то женщиной, извинился, обошел обнявшуюся молодую парочку и добрался до угла. «Черт знает что», — произнес он после того, как, свернувши налево и пройдя половину квартала, добрался до прохода. Глянул вдоль прохода: за его противоположный конец солнце тоже зацепилось. Дэйвид задрал голову, глаза скосил в землю и сделал несколько шагов по узкому проходу. Он был пуст — или казался пустым. Стальные двери, оберегавшие черные ходы в лавки, конторы и магазины, были заперты. Время от времени попадались вываленные на мостовую кучи из аккуратно упакованных мешков с мусором; два мотоцикла и велосипед, чтоб не увели, были прихвачены цепями к вентиляционной трубе.