Убийство в новогоднюю ночь
Шрифт:
– Теть Оль, успокойся, – Мария опустилась на диван, – обо всех я думаю, обо всех.
– Дай-то бог, – смиренно проговорила тетка.
Захар тем временем пил на кухне чай с бутербродом, какой он любил с детства, – на большой кусок белого хлеба был намазан толстый слой сливочного масла. А сверху посыпан сахаром.
Конечно, у брата Ефима имелись всякие плюшки, ватрушки, пирожки, кексы, пирожные. Но Захару захотелось именно хлеба, намазанного маслом. Старая кухарка с радостью соорудила ему такой бутерброд и чаю крепкого налила, еще и приговаривала при этом:
– Кушайте, Захарушка, кушайте. Если что, я вам еще чайку подолью.
А потом сидела напротив него и с любовью смотрела, как он ест.
Захар же был доволен тем, что приехал к брату. Ефим, вопреки его опасениям, обошелся с ним ласково, ничего у него не выспрашивал, не корил за неправильный образ жизни, не пытался направить на путь истинный. Только смотрел на него как-то странно, то ли задумчиво, то ли жалеючи. А напоследок пообещал, что все у него, у Захара, будет теперь хорошо.
Младший брат не понимал намеков старшего, да и не пытался вникнуть в них, разгадать их. «Лишь бы не бранил и в душу не лез», – думал Захар. После чая он пошел прогуляться и нос к носу столкнулся с Дианой Овчинниковой. Захар уже собрался было заговорить с ней, но женщина сделала вид, что торопится, и молча проскользнула мимо Захара.
«Это она, наверное, переживает, что не сказала брату, что я приходил к нему, когда он спал». Надо было, наверное, успокоить ее, сказать, что Ефим сам присылал за ним горничную и они с братом душевно пообщались. Брат на прощанье даже обнял его, чего не случалось уже несколько последних лет. Но пока Захар думал, Овчинникова уже скрылась в доме. «Всегда-то она в заботах и делах», – пробормотал себе под нос рассеянно улыбающийся Захар.
Анна Федотова тем временем сидела в гостиной возле настоящего, не электрического камина и читала сказки Шарля Перро внучке Ольги Геннадьевны Сонечке. Девочка забралась с ногами на кресло и внимательно слушала, время от времени задавая типичные детские вопросы – зачем и почему. Анна Даниловна терпеливо объясняла. И Сонечке очень хотелось, чтобы тетя Аня как можно дольше не уезжала.
Федотова и сама бы с удовольствием погостила в доме Ефима Масальского подольше, но дома ее ждал муж. Супруг Анны с самого начала категорически отказывался сопровождать жену в поездках к мужу покойной Люсьены. Он не понимал привычки жены посещать уже давно утешившегося вдовца. Но и не отговаривал ее от нечастых, в общем-то, поездок.
Анна понимала чувства мужа, но даже себе самой не могла объяснить, зачем она ездит к Ефиму. Иногда ей казалось, что таким образом она отдает дань памяти своей подруге. А порой укоряла сама себя за то, что занимается глупостями.
Волей-неволей ей приходилось поддерживать отношения и с младшей сестрой Люсьены Светланой. Не могла она отказать Лопыревой от дома, хотя муж ее, Иван Васильевич Федотов, Светлану на дух не переносил. Анна и сама не одобряла ее поведения. Но терпела. То ли по привычке, то ли все по той же памяти о Люсьене.
Симпатию Анна Даниловна испытывала к Дарье Лопыревой, дочери Светланы, которая с самого начала росла светлым человечком, искренним и не приемлющим лжи. Мать пыталась переломить дочь, но, к счастью, ей это не удавалось.
И еще Анне нравилась Сонечка. Будь ее воля, она бы увезла ребенка с собой. У них с Иваном детей не было и внуков соответственно тоже.
Но у Сонечки была родная бабушка, которая, хоть и была не первой молодости, заботилась о ней с помощью Ефима, который не жалел денег на лечение девочки, родившейся и росшей слабенькой. Теперь Сонечка окрепла, но тем не менее ей по-прежнему нужна забота близкого человека и хороший уход.
Анна тихо вздохнула.
– Тетя Аня, ты чего? – встревожилась девочка. – Устала читать? Так ты отдохни. Давай вот на огонечек посмотрим, – проговорила девочка и устремила взгляд на пламя камина, которое стало гореть ровнее и тише.
– Давай, – согласилась Анна и спросила: – А почему ты возле елки не играешь?
– Большая она очень, – горестно, как маленькая старушка, вздохнула Сонечка, – я как задеру на нее голову, так она у меня чуть не отваливается.
Анна тихо засмеялась. Сонечка слезла со своего кресла, подошла к Анне и забралась к ней на колени, обвила руками ее шею и тихо спросила:
– Можно я у тебя посижу?
– Можно, – тихо ответила женщина, наклонилась и вдохнула аромат Сонечкиных волос, пахнущих почему-то медом и молоком.
– Ты хорошая, – сказала девочка и положила голову ей на грудь.
Женщина прикрыла глаза и задумалась.
Время пробежало незаметно. Пришли Диана Овчиникова и Ольга Геннадьевна. Одна из них сказала, что пора раскладывать стол, застилать скатертью и начинать расставлять посуду, фрукты, еловые ветви.
– Мы поможем, – сказала Анна и обратилась к девочке: – Да, Сонечка?
– Да! – обрадовалась та.
– Нам помощницы не требуются, – ответила Диана с вежливой, но холодноватой улыбкой, которая кольнула Федотову в самое сердце, точно кусочек льда.
– А Сонечке спать пора, – поджала губы Ольга Геннадьевна.
– Но, бабушка, – проговорила жалобно внучка.
– Никаких но, – ответила Мелихова.
Анна с удовольствием разрешила бы ребенку побыть в гостиной хотя бы до двенадцати часов. Но кто она Сонечке? Правильно, никто. Поэтому женщине пришлось промолчать. И только когда бабушка уже уводила внучку из гостиной, Анна успела шепнуть девочке:
– Завтра мы с тобой погуляем и еще почитаем сказки.
– Ты не уедешь до завтра? – с надеждой вскинула та на нее свои доверчивые глаза.
– Не уеду, – пообещала Анна, и Сонечка нашла в себе силы улыбнуться.
Для празднования Нового года гости стали собираться в большой гостиной к одиннадцати вечера. Стол к этому времени уже был почти полностью накрыт. Для проводов старого года были расставлены закуски, салаты и прочее. В половине двенадцатого сели за стол. И горничные принесли холодец и пирожки.
Часы пробили двенадцать. У всех были делано-веселые лица. Во главе стола сидела старшая сестра Ефима Яковлевича – Мария Павловна Климова. Но так как самого хозяина дома за столом не было, чувствовалась некая скованность и напряженность. Атмосферу пытались разрядить несколькими бокалами шампанского. Захар Яковлевич от шампанского отказался и налегал на водку, настоянную на корочках апельсина. Стол праздничный он покинул первым, поднялся из-за него в час ночи, сказал: «Я спать», – и ушел, ничего больше не добавив.