Убийство в Орсивале
Шрифт:
— Конечно, — согласился доктор Жандрон, — ваш аптекарь человек ученый, но у вас в Орсивале есть один молодой человек, который заткнет его за пояс. Это малый, который занимается продажей разных лечебных трав и знает, как извлечь из этой дряни деньги. Это Робело…
— Робело, костоправ?..
— Он самый. Я подозреваю его в том, что он негласно практикует и тайком готовит лекарства. Он ведь учился у меня. Более пяти лет он состоял у меня лаборантом, и даже еще теперь, когда мне нужно тщательное приготовление…
Доктор не договорил, пораженный переменой, произошедшей
— Что с вами? — спросил его Жандрон. — Вам дурно?
Судебный следователь бросил свои бумаги и тоже посмотрел на Планта.
— Правда, правда… — сказал и он. — Господин мировой судья страшно побледнел.
Но отец Планта тотчас же пришел в себя.
— Это ничего, — ответил он, — совершенно ничего. Беда с моим проклятым животом… Стоит только не вовремя поесть! Вот что я хотел сказать: из всех нынешних слуг во всем замке не найдется ни одного, который бы знал Соврези. Мало-помалу заменили всех.
— Вероятно, вид старых слуг был так неприятен Треморелю… — сказал на это доктор.
Но в это время вошел мэр.
— Хотели расправиться с Филиппом, — сказал он. — С общественным мнением шутки-то плохи!
Он вернулся, чтобы закрыть дверь, но в этот момент столкнулся нос к носу с каким-то господином, лица которого не мог видеть, потому что тот низко поклонился, плотно прижав к своей груди шапку.
— Что вам угодно? — грубо спросил его Куртуа. — Как вы смели войти сюда? Кто вы такой?
Господин выпрямился.
— Я — Лекок, — ответил он с приятной улыбкой. И, видя, что его фамилия не произвела на слушателей никакого эффекта, он добавил: — Лекок, сыщик, посланный префектом полиции в соответствии с телеграммой для участия в расследовании.
Эти слова сильно удивили всех, даже судебного следователя, так как Лекок, войдя в залу замка Вальфелю, совершенно не выглядел как полицейский сыщик.
— Так это вас командировал префект полиции, — спросил его следователь, — на случай, если окажутся необходимы кое-какие поиски?
— Так точно, меня, — ответил Лекок. — Я к вашим услугам.
Пристально оглядев его, следователь пожал плечами.
— Так как вы наконец-то явились, — сказал он, делая ударение на слове «наконец-то», — то потрудитесь выслушать, в чем дело.
— О, это бесполезно! — весело ответил Лекок. — Это совершенно бесполезно!
— Но ведь нужно, чтобы вы все узнали…
— Что именно? То, что скажет господин судебный следователь? Я уже все знаю. Я знаю, что имело место убийство, причиной которого считают кражу, и что это полагают отправной точкой для следствия. Затем мы видим штурм, взлом и разгром апартаментов. Труп графини найден, а тело графа бесследно исчезло. Что еще? Арестован Жан Берто, но это курам на смех, так как при всей своей дурной репутации он не заслуживает тюрьмы. Пришел пьяный Геспен. Ах, против него, этого Геспена, — тяжкие улики! Его прошлое плачевно. Кроме того, следователь не знает, где он провел ночь, а он отказывается это говорить и не заботится о своем алиби… О, это важно, очень важно.
Отец Планта с видимым удовольствием слушал веселого сыщика. Другие же не скрывали своего удивления.
— Кто же вам все это сообщил? — спросил судебный следователь.
— Все понемножку, — отвечал Лекок.
— Но где?
— Здесь. Я уже целых два часа околачиваюсь здесь и даже слышал, как господин мэр убеждал толпу разойтись.
— Как! — воскликнул Домини недовольным тоном. — Вы не знали, что я вас здесь дожидаюсь?
— Виноват, — ответил сыщик, — но я надеюсь все-таки, что господин судебный следователь захочет меня выслушать. Необходимо было осмотреть следы преступления, сориентироваться, принять меры. Я стою на том, чтобы прислушиваться к народной молве, или, как говорят, к общественному мнению.
— Все это, — строго ответил Домини, — никак не оправдывает вашего промедления.
Лекок посмотрел на висящий на стене портрет.
— Если бы господин судебный следователь осведомился в сыскном бюро на Иерусалимской улице, то там ему сказали бы, что я знаю свое дело. Для успеха следствия важно быть никем не узнанным. Полиция-то ведь тайная! Теперь же, когда уже знают, кто я такой и зачем сюда пришел, я могу уходить подобру-поздорову назад, так как мне уже больше никто ровно ничего не скажет, а если я и спрошу, то мне солгут. Меня будут бояться и сторониться.
— Это верно, — сказал Планта, защищая сыщика.
— Ну-с, — продолжал Лекок, — когда мне сказали, что надо отправляться в провинцию, я тотчас же и обратился в провинциала. Приезжаю сюда — и все при виде меня говорят: «Вот какой любопытный! Впрочем, он не злой». И я верчусь вьюном, подкрадываюсь, подслушиваю, вызываю на откровенность. Я спрашиваю, и мне чистосердечно отвечают. Меня снабжают сведениями, делают указания. Со мной не стесняются. Славные здесь люди, в Орсивале! У меня здесь уже есть несколько друзей, и на нынешний вечер я получил приглашение на обед.
Домини не любил полицию и не скрывал этого. Слушая Лекока, он не мог не признать его правым, но в то же время смерил его взглядом далеко не дружелюбного характера.
— Если вам уже известно все, — сухо сказал он, — то пойдемте осмотрим место преступления.
— Я к услугам господина следователя, — ответил сыщик.
И когда все поднялись со своих мест, он воспользовался этим, чтобы подойти к отцу Планта и протянуть ему коробку конфет.
— Употребляете, господин мировой судья? — предложил он.
Отец Планта не счел нужным отказываться, взял оттуда конфету, и спокойствие отразилось на лице сыщика, которому, как и всем великим актерам на свете, необходима была всеобщая симпатия.
VI
Лекок прежде всего принялся за лестницу, и капли крови сразу же бросились ему в глаза.
— Ого! — восклицал он при каждом новом признаке преступления. — Ого! Несчастные!
Куртуа был очень удивлен такой чувствительностью сыщика. Он думал, что эти слова сожаления Лекок относит скорее к жертвам. Но он ошибся, потому что, поднимаясь по лестнице дальше, Лекок продолжал: