Убийство в Рабеншлюхт
Шрифт:
Рудольф пробурчал что-то невнятное, а отец Иеремия оборотился к Иоганну.
— Мальчик мой, — сказал он. — Там в кузнице должны быть ведра, а за домом — ну, ты знаешь — колодец. Натаскай-ка воды в бочку.
— Воды? — невольно вырвалось у обескураженного Иоганна. — Зачем?!
— Неизвестно сколько еще продержат под замком Себастьяна, — вздохнул отец Иеремия. — Приедет Генрих, а воды в бочке нет. Нехорошо.
И посмотрев на кислую физиономию юноши, улыбнулся и добавил:
— Иди-иди, физический труд еще никому во вред не был.
11
Отец Иеремия задумался. Учитель был уроженцем Берлина, чем неописуемо гордился, и как
Нового учителя ученики невзлюбили сразу, и надо сказать, чувство это было глубоко взаимным. Нельзя утверждать, что Рудольф был чрезмерно жесток, но его самовлюбленность и равнодушие к детям приводили к тому, что ни он их не понимал, ни они его, и в результате дисциплину ему зачастую приходилось прививать розгами, хотя и не так жестоко и изощренно, как учителю времен франко-прусской.
Когда Феликс учился в школе, он стал одним из редких любимчиков Рудольфа. Прежде всего, он заинтересовался греко-римской мифологией, и здесь Рудольф нашел благодарного слушателя своим обильным словесным излияниям. Впрочем, интерес Феликса был в ту пору не слишком глубок, скорее, даже поверхностен, истории далеких земель его не беспокоили, а вот следы местных языческих верований, сохранившиеся кое-где в виде отголосков легенд, будоражили беспокойный мальчишеский ум. Своими открытиями он делился с Рудольфом, принося из странствий по окрестностям поросшие мхом каменные голоса древних; учителю льстило внимание и уважение мальчика. И это тоже их связывало. Кроме того, характер Феликса был язвителен, колок, демонстративен, другие дети его ненавидели, и он подспудно тянулся к старшему другу, который защищал его. Многие мальчишеские ссоры Феликса заканчивались поркой его обидчиков. Ну, и помимо прочего, не стоит забывать, что Феликс был сыном старосты Шульца — самого богатого в округе человека.
Впоследствии мальчика отправили учиться в Леменграуен, затем он поступил в Гейдельбергский университет, и надолго исчез из поля зрения односельчан. И вот не так давно, месяца три-четыре как, появился он вновь в родной деревне. Поговаривали, что в Гейдельберге Феликс по уши завяз в скандальной истории, вероятно, весьма грязной и неприятной, в противном случае, так или иначе он проболтался бы о ней. А уж в Рабеншлюхт секрет утаить невозможно — деревня была бы в курсе всех похождений Феликса уже на следующий день.
За годы, проведенные вдали от дома, характер Феликса не слишком сильно изменился, правда, юноша повзрослел, похорошел, стал завидным женихом. Девушки на него поглядывали с интересом, за некоторыми он волочился, по вечерам же заглядывал на рюмочку к учителю поболтать о том-о
Всё это священник знал, но могло ли это помочь в расследовании? Увы, отцу Иеремии приходилось вновь и вновь возвращаться к тем же вопросам, которые ничуть не проясняли сгустившийся вокруг убийства туман.
Священник и учитель сели на скамью под навесом и продолжили беседу.
— Скажите, Рудольф, вы были другом Феликса. И раз уж мы заговорили о ревности, то… священник замялся. — Поверял ли вам Феликс свои сердечные дела? Он был видный парень…
— Да-да-да, — перебил священника учитель, доставая новую сигарету. — Надо признаться, мальчик был отменно красив и сложен, как Аполлон. Женщины влюблялись в него отчаянно, а он не прочь был подшутить над ними.
— Каким образом? — сухо спросил священник.
— Ничего предосудительного, уверяю вас, — просто Аполлону нравилось поддразнивать наших нимф, поддерживать их в уверенности, что он влюблен в них, он даже не прилагал к этому никаких усилий, само собой так получалось. Феликс одаривал русалок невинными намеками, а они воспринимали их как обещания и клятвы. Женский ум короток, — учитель хихикнул. — Что с него возьмешь? Баба мечтает о страстной и вечной любви. И в погоне за этим призраком, подобным нашему Рэнгу, теряет и без того дурную голову. Как вот могла Нина поверить, что Феликс в нее влюблен?
— Нина? Молочница? — удивился священник.
— Разве не заметили вы, святой отец, что наша раскрасавица в последнее время сурмит брови, румянится и пудрится? Раньше ей на румяна да пудры времени не хватало. Да и перед кем ей было красоваться? Перед пентюхом-мужем?
— Да ну что вы, Рудольф, такое говорите?! Нина лет на пятнадцать старше Феликса, — засомневался священник. — и после стольких родов фигура ее… отнюдь, не девичья. Мужчина средних лет, я понимаю, может влюбиться: Нина и без румян — кровь с молоком. Она неглупая рассудительная женщина, не могла она поверить, что молокосос… — священник поперхнулся и покраснел от того, что недосказанная мысль прозвучала слегка двусмысленно.
— Вот вы не верите, святой отец, что так оно и было, а Йоахим очень даже поверил. Я слышал, как он кричал вчера Феликсу: «Убью тебя, мерзавец, кобель, жеребец», — и как только он не обзывал его! И всё «убью, убью!» раз десять проорал, вся деревня слышала, — учитель сокрушенно покачал головой, но при этом посмотрел на священника долгим испытующим взглядом: заметил или нет?
Отец Иеремия успокаивающе произнес:
— Ну мало ли кто так в сердцах скажет? Никто ведь при этом убийства не затевает. Настоящий убийца спрячет зло глубоко в душе. Так что никто его и не заметит.
— Церера! — выпалил вдруг Рудольф.
— Вы имеете в виду мельничиху Марту? — после секундной запинки предположил священник.
— Да-да, она ревновала Феликса к Нине, даром, что нестарая еще вдовушка.
Священник задумался.
— Трудно в это поверить… Нина и Марта — лучшие подруги. Хотя… А было ли что у Феликса с Лаурой?
— Не думаю, что Лаура была как-то связана с Феликсом! — убежденно сказал учитель. — Он бы мне сказал.
— А серенады под окном?
— Да мало ли что болтают в деревне? — усмехнулся учитель. — Всем верить…